Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы

— Хотел с тобой поговорить, но тема такая… необычная. Впрочем, для нас с тобой почему же необычная? О смертной казни.

— Ну, ты меня сразил! Будто мы с тобой не можем поговорить о более приятном, о любви, например, — рассмеялась Людмила, но, увидев, что Стас остался серьезен, настроилась на его лад. — Шучу, Светка побьет меня… Так что тебя интересует? Как я отношусь к смертной казни? Как прокурор или как человек? И в том и в другом качестве могла бы ответить: как все. Сейчас модно говорить: я, в принципе, против смертной казни, но… а дальше следуют стандарты: общество не готово, зверские преступления, будьте вы на нашем месте… Все звучит убедительно. И та и другая позиция, и те и другие аргументы.

— Скажи мне, как другу, что ты чувствуешь по этому поводу. Тебе не приходилось в суде просить смертный приговор?

— Бог миловал. Не довелось. А ты как на это смотришь?

— Извини, но мне очень хочется знать твои соображения, — уклонился от ответа Арнаутский.

— Ну, что тебе сказать, — задумалась Зайцева, — я ведь готовила себя к прокурорской деятельности и допускала, что когда-нибудь придется вести дело, по которому в суде неизбежно встанет вопрос о таком наказании. Просмотрела разную литературу, историю, я не буду говорить о подробностях. В правовых государствах от этой меры отказываются, правда, в некоторых вновь возвращаются к такому виду репрессий.

Стас внимательно слушал ее, и Людмила продолжила свой монолог:

— Сейчас появились два аспекта этой проблемы: общепринятый, международный, и внутренний. Ясно, что юрист да и просто образованный и культурный человек понимает, что насильственная смерть — дело мерзкое, негуманное. Но даже юридически нельзя не считаться с мнением большинства. Ты же помнишь, как нас учили: закон — это, сконцентрированная в норме права, воля большинства общества. Никуда от этого не уйти.

С другой стороны, как быть с теми, кто занимается исполнением приговора? Говорят, что раньше этим людям, а было это в сороковых, нет, постой, тогда не было смертной казни, ее возвратили в 53 или в 54 году. Так вот, этим людям давали стакан водки или спирта, для снятия стресса. Наверное, выдумка… А может, и так, кто знает…

Куда ни глянь, кругом одни минусы. Не думаю, что счастливы родственники погибших, убийца которых казнен. Удовлетворение, разумеется, будет, но все равно на душе останется осадок… Хотя это только предположение. Я ни с кем из них не общалась. Трагедий насмотрелась за эти пять лет прокурорства и без убойных дел. Адвокату, наверное, легче, все-таки он просит о снисхождении.

— Не скажи, — возразил Арнаутский, — были случаи, когда родственники и друзья потерпевших поддавали адвокату так, что небо с овчинку казалось. И потом, когда выступаешь с речью в суде, бывает, кожей чувствуешь, что зал каждое слово принимает в штыки. Так что адвокатский хлеб не легкий. Но вернемся к нашей теме.

— На чем мы остановились? Ах, да… — вспомнила Зайцева, — об исполнителях. Все равно эту… как бы назвать… работу… ну и словечко, а чем заменишь? Кто-то должен делать, раз есть закон.

— И все же, ты-то как, за смертную казнь или за ее отмену?

— Я за справедливость. Ты хочешь пояснений? Пожалуйста, официальные данные: за последние два года осуждены к высшей мере наказания человек шестьсот, исполнено двадцать. Комиссия по помилованию остальных миловала. Вопрос — почему? Гласности никакой. А ведь за каждым приговором исключительные обстоятельства: море крови, два и более трупа, растерзанные дети. Говорят, что чуть-чуть не помиловали Чикатило, перевес составил всего несколько голосов. Кто и как образовал такую комиссию? По какому принципу? Наверное, такие вещи надо делать гласно, с учетом мнения разных общественных групп. Если нереально выбирать членов такой комиссии всем народом, тогда пусть их выбирают представители народа. Кроме того, все, что непонятно, является неубедительным. Может быть, представители этой комиссии правы в своих суждениях, но тогда их мотивы и суждения должны знать все, кто в этом заинтересован.

— Я понял, ты подводишь к идее референдума.

— Да, Стас, да. Но не по этому частному вопросу о персоналиях, а в общем плане. Нас приняли в Европейское сообщество, и одно из условий — отмена смертной казни. Но нельзя такие вещи делать сверху, волевым способом. Закон должен «созреть», соответствовать настроениям большинства. А по такому важному вопросу, как отмена смертной казни, должен быть проведен референдум.

Я не верю, чтобы нормальный человек жаждал смерти себе подобного. Я не верю истеричным заявлениям типа: «да я бы его своими руками…». Импульсивные порывы быстро проходят.

— А если из года в год накапливается и не спадает, а усиливается чувство мести, особенно когда безнаказанность очевидна?

Зайцева задумалась и не без колебаний ответила:

— Это гораздо сложнее. Человек в этой ситуации находится в плену устойчивой, ставшей частью его натуры идеи фикс. Не стану утверждать, что это патология, но отклонение явное, непреодолимое для одного человека.

— Возмездие за безнаказанное зло, — возразил Стас, — это естественное стремление к справедливости.

— Все зависит от того, что ты имеешь в виду под безнаказанностью. Оценки наказания разными людьми очень разные, и хорошо, что наказание назначает независимый, посторонний для преступника и жертвы, суд.

— Ты, значит, меня не поняла. Под безнаказанностью я имею в виду вообще отсутствие наказания.

— Ах, вот ты о чем.

— Да, об этом самом, — тяжело вздохнул Арнаутский и, грустно улыбнувшись, посмотрел в глаза Зайцевой.

Только теперь она, вообще-то проницательная женщина, поняла: Стас затронул эту тему не случайно, что-то, заставлявшее страдать и думать об этом, напрямую касалось его жизни.

— Так ты под впечатлением этого дела… как его… Саранцева?!

Арнаутский молча кивнул.

— Да мы же с тобой законники, — воскликнула Людмила.

— Если ты внимательно изучил дело, то не мог не увидеть, что вина его не доказана и доказать ее невозможно.

Стас не стал ее переубеждать: бесполезно, решил он… Она была права, потому что не знала того, что знал он. Людмила была абсолютно надежна как друг, но поделиться с ней, рассказать о Лене он не посмел. Стас сменил тему:

— Давай не будем зацикливаться на событиях восьмилетней давности. Ведь важно и то, что произошло потом. Что случилось в жизни тех, кто причастен к погибшей, к Саранцеву?

— Ну, ты многого хочешь, Стасик. Вон сколько у меня наблюдательных производств, целый шкаф, а в сейфе еще половина этого. Только там уже приостановленные дела, по ним я должна все изучить и дать указания. Вникнуть надо, вдумчиво, не торопясь, подумать не о том, что есть, а чего не хватает.