Виктор Галданов - Лахудра

И вновь они с Владимиром Семеновичем бродили по обширной территории диспансера, мимо крупноячеистой сетки, из-за которой на них сурово взирали тяжко дышавшие, длинноязыкие овчарки, мимо садика, который с ленцой окапывали девчата в одинаковых бурых больничных халатах. Молодого человека обволакивал и завораживал густой, бархатистый голос психолога (поговаривали, что он хорошо владеет гипнозом). Теперь Владика не оставляло чувство, что и сам он сейчас является объектом ненавязчивого, но глубокого внушения.

– Напрасно вы, Владик, можно я вас так буду называть?.. Так вот, напрасно вы за них заступаетесь. Думаете, они стоят этого? Да нисколько! Они, если хотите знать, уже и кличку вам дали: Дя-дя-Владя. – и он испытующе поглядел на молодого человека.

– Не такая уж и плохая, – усмехнулся Владик.

– Плохая, ужасная, – убежденно сказал Владимир Семенович. – У этих кличка – больше, чем паспорт, она – четкая и краткая характеристика всей человеческой личности. Знаете, как например нашу заведующую прозвали? Нет? Грымзой. А Анну Петровну – Тигрой полосатой. Кузьменко, например, Мочилой. А…

– А вас?

– Меня? – Владимир Семенович смущенно улыбнулся. – Меня они Хай-Гитлером прозвали. Наверное из-за волос, – и он привычным жестом поправил сбившуюся на лоб длинную прядь светлых волос, успешно маскирующих плешь. – Но обидной клички бояться не надо. Надо бояться клички бесцветной, пустой. Вот, по вашей, скажем, сразу видно, что они в вас слабину чувствуют. И не преминут ею воспользоваться. Вы вчера хулиганку пожалели. Самую отпетую среди всех этих…

– Это уж точно, – обреченно согласился Владик.

– А ведь они вас не пожалеют. Нет, не пожалеют, помяните мое слово… Здесь, здесь полей! – крикнул Владимир Семенович девочке со шлангом, усердно поливавшей территорию. – Да лужи-то, лужи не делай, рохля!..

Бигса с трудом подтащила тяжеленный шланг к плацу и, заткнув пальцем отверстие, попыталась разбить тугую струю воды, но вся вымокла до нитки, да еще и облила других девочек, которые подметали плац. Они разразились возмущенными криками.

Остальные обитательницы «дачи» в это время занимались побелкой деревьев.

Совершенно неожиданно для самого себя, Владик подошел к ней, забрал у нее шланг и пустил в воздух пестро-радужный фонтанчик. Сейчас он нарушил негласный закон «дачи», по которому руки воспитателей никогда не были заняты каким-либо трудом Они должны были заставлять трудиться других, принуждать к работе. Повернувшись к Владимиру Семеновичу, опешившему от его поступка, Владик продолжал:

– Послушайте, а может и не надо никого особенно жалеть? Может быть, просто надо относиться к ним по-человечески? Просто сочувственно, с теплотой, по-доброму, или таких понятий нет в медицинском лексиконе?

Постояв немного на плацу и чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих, Владимир Семенович подошел к нему и встал рядом, но не совсем рядом, а чуть поодаль и нахмурился.

– Да, да, по человечески… – согласно кивнул Владимир Семенович. – Я поначалу к ним тоже по-человечески, жалел, утешал, увешивал. Но когда увидел, как они попадают сюда по третьему, по четвертому разу, как потом перекочевывают туда, – он махнул рукой за ограду из колючей проволоки, где находилось взрослое отделение диспансера, – а оттуда и дальше, в колонии, вот тогда-то я, милый мой, и уверовал в генетику, и в плохую наследственность. А было это еще в те дни, когда за эти науки очень просто можно было и с должностью распрощаться, и в тюрьму пойти. Суровые, что и говорить, были времена. А такого, как сейчас – не было. То, что происходит сейчас – это самая настоящая пандемия. Девяносто пять процентов наших с вами подопечных обречены. Да, да, они больны, серьезны больны, и наше общество с этой болезнью еще не научилось бороться. И, кстати, не только наше. И эта болезнь – не сифилис, не СПИД, не чума, а гораздо хуже – это распущенность, слишком раннее пробуждение половых инстинктов, тяга к запретному плоду.

– Мне кажется, вы противоречите сами себе, – возразил Владик. – еще недавно вы рассказывали мне о том, что необходимо лечить души заблудших, а сегодня…

– Лечить можно не только таблетками, но и клистиром, касторкой и кровопусканием, – отрезал Владимир Семенович и направился в корпус энергичным шагом, и оттого не расслышал или сделал вид что не расслышал последних плов оппонента:

– Этими средствами лечили в средние века…

Несмотря на свой относительно небольшой стаж, Владик считал, что достаточно хорошо разбирается в женщинах. За свою репортерскую жизнь ему пришлось повидать и совсем юных старух и молодящихся пенсионерок. Однако при первом взгляде на юную и стройную блондинку в белоснежном брючном костюме, он решил, что к ним случаем заехала какая-то столичная журналистка.

– Знакомьтесь, – сказала Марья Михайловна, – это мама Аничкиной.

– Лилиана, – сказала девушка с приветливой улыбкой, протягивая руку и непроизвольно стреляя глазами. Они с Куклой, которая сейчас дожидалась исхода разговора в коридоре, были поразительно похожи на двух веселых голубоглазых сестричек. Что-то общее было и во взглядах их, и в манере держаться, в посадке головы, в стандартных улыбках, которыми они щедро одаряли окружающих, в их одинаково рьяно накрашенных ртах, словом, было в них нечто такое, что позволило Владику сделать безошибочный вывод об их недвусмысленной профессиональной принадлежности к так называемой «группе риска».

– А это – воспитатель в группе, где занималась ваша дочь и эта… Котова.

– Ой, что вы говорите! Разве ж им педагог? Им надзиратель со «шмайссером» нужен! – непринужденно сиронизировала юная мама. – Как только вы с ними управляетесь?

– Да… по-разному… – сказал Владик, пожав плечами. Воспитываем помаленьку, лишь бы не мешали.

– Однако я до сих пор не понимаю, как вы могли допустить, чтобы моя Инночка находилась в одной палате с этими… с этой… – возмущалась Лилиана.

Владик подумал, что она имеет полное право возмущаться, недаром ведь девчонки говорят, что каждый ее визит на «дачу» превращается в настоящий праздник для персонала, все медсестры и воспитательницы после ее ухода благоухают французской косметикой. Однако сам Владик к парфюмерии был равнодушен и в пристрастиях объективен, а потому, набычившись, сказал:

– А чем, собственно, ваша дочь отличается от остальных наших пациенток? Она ведь сюда тоже, чай, не с насморком попала, – сказал и покраснел как мальчишка – он не любил и не умел грубить.

– Да видела уж я ваш контингент, за это время полностью, изучила, – махнула рукой Лилиана, – все они бандитки, пробу ставить некуда. И я требую, слышите? – она вновь повернулась к Марье Михайловне, – требую, чтобы к этой курве, извиняюсь за выражение, были применены самые строгие меры.