Виктор Галданов - Лахудра

– Всех подымай! Всех, милай! – орал он в трубку, стараясь перекричать шум и грохот, доносившиеся снаружи. – Если через пять минут не приедете – всем нам будет полная хана! Грю, хха-на, хана, хана будет… Да! Совсем озверели девки! Вот-вот подожгут «дачу»…

В это время гулкие удары в окованную железом дверь КП прекратились.

– Никак чего новое удумали? – встревожился Кузьменко и, забравшись на стул, выглянул в забранное решеткой окно. Первое, что он увидел, были яркие сполохи пламени от огромного костра, раскинувшегося на плацу.

– Никак уже подожгли нас? – вскрикнула сержант Виноградова.

– Пусть жгут стервы! – крикнул он. – Да не психуй, не нас. Ишь, чего удумали, сучки, «истории» свои жгуть, тьфу, дуры же, прости господи!

И в самом деле, на давно опостылевшем им плацу стараниями девчонок был разведен костер, в который они с ликованием и без всякого разбору сваливали одинаковые серые папки с тесемочками и лаконичной надписью «История болезни», и карточки, сотни и тысячи карточек с результатами анализов взмывали ввысь, охваченные пламенем и будто снежные хлопья кружились в подкрашенном багрянцем небе. А бунтовщицы хохотали до слез и плакали слезами радости, и танцевали вокруг костра без музыки, и что-то напевали хором и поодиночке, будто отпевая свое проклятое, позорное прошлое…

– Ой, девочки, гляньте, нам женихов привезли! – пропищала Чемпион, увидев подъехавшие к ограде два желтых милицейских «пазика», из которых едва не на ходу выпрыгивали рослые парни в касках и бронежилетах и с длинными резиновыми дубинками в руках. Кузьменко отодвинул засов одной двери, второй, третьей, открывая им проход, на территорию диспансера. Омоновцы бегом, цепочкой потянулись внутрь, за ними поспешили курсанты из школы милиции, которых сразу же следом за автобусами привез бортовой «зил». В полном молчании друг против друга выстраивались два отряда притихших, расхристанных девчонок и стражей порядка.

– Эй малыш, а как ты насчёт ентого, а? – ухмыльнулась Дубок, подтянув к поясу подол сорочки. Лицо бледного парня-курсанта было бесстрастным», он облизнул пересохшие губы.

– Ну ты чего стоишь? Давай сюда, – подтрунивала над ним Дубок, – только ты видно, малый еще не опытный, не за ту палку схватился, ну да ничего, мы тебе обе выдернем.

В мгновение ока мятежницы вооружились мотыгами, граблями, лопатами, у кого ничего не было, набирали в руки камни.

Подъехав к воротам диспансера на такси, Владик бросился к тому месту, где друг против друга стояли и пока еще медлили приступать к сражению две маленькие армии. Гремел мегафон, призывая бунтовщиц разойтись и успокоиться.

– Куда?! – закричал Владимир Семенович, удерживая молодого человека. – Вам там нечего делать, они же просто озверели… – Голова психолога была перебинтована после меткого удара камнем. – Они же совершенно не понимают слов, я уж к ним по всякому обращался: они слов не понимают!

– Меня поймут, – ответил Владик и крикнул: – Слышите, девчонки? Это же я! Вы меня слышите? – он подбежал к цепи и остановился в нескольких шагах от своих воспитанниц.

– Гляньте, Дядя-Владя появился! – крикнула одна из девочек Но эти слова не вызвали ни привычного оживления, ни улыбок, которыми среди девочек обычно встречалась весть о его появлении, все без исключения они старались ему понравиться, а некоторые всерьез влюблялись. Но не то было сейчас. Он глядел на них и не узнавал, своих забитых, погруженных в себя, скучающих и бесцветных пациенток. Глаза их теперь горели, губы были плотно сомкнуты, лица казались окаменелыми.

– Девоньки, милые мои, хорошие! – горячо заговорил Владик. – Прошу вас, умоляю, расходитесь по палатам! Завтра! Завтра во всем разберемся, вы слышите? Идите же спать, прошу вас, девчонки! – В этот миг он всех их беззаветно любил, горячо и нежно, как непутевых и жалких своих дочерей. Он готов был встать перед ними на колени и просить прощения за себя и за всех прочих мужчин, по чьей вине они дошли до этого скотского, убогого положения, какое привело их сюда. И встал бы, наверное, если бы не Шиза, бедная, глупая, голая Шиза не опустилась бы на четвереньки перед здоровенной овчаркой и не зарычала на нее. Собака сорвалась с поводка и рванулась вперед, за ней проводник и прочие милиционеры. Это движение было настолько стремительным и неожиданным, что противницы не. успели приготовиться к обороне, и на них обрушился град ударов дубинками. Потом грохнул выстрел, это Кузьменко для острастки пальнул в воздух. Но девчонок этот грохот отрезвил, часть их бросилась в рассыпную, другие швыряли в нападавших камни и норовили достать мотыгами или граблями. На плацу, ярко освещенном фарами съехавшихся автомашин развернулась настоящее сражение, хотя вернее было бы назвать его побоищем. Не прошло и минуты после выстрела, как сопротивление бунтовщиц было окончательно сломлено, они разбежались, побросав свои орудия, и лишь самые отчаянные среди них пытались сопротивляться. Чемпиону удалось свалить подбежавшего к ней мужчину, и теперь, сидя на нем она награждала его полновесными ударами кулака в лицо, недаром она столько лет занималась гандболом. Ванюша, остервенев, вращала над головой лопату, отгоняя четырех не решавшихся подступить к ней курсантов. Верка Дубок ударом мотыги свалила одного из милиционеров, но в следующую минуту и сама свалилась без чувств, осыпаемая градом пинков и ударами дубинок. В первые минуты Владик пытался сдержать воинственный пыл курсантов, но, получив удар дубинкой по затылку, упал и потерял сознание. Поэтому он не видел, как остервенев от вида десятков полуобнаженных тел, команда принялась яростно и беспощадно избивать их.

– Ой, не надо, не бейте, дяденьки! – завизжала в ужасе Бигса, пытаясь прикрыться ладонью, но уже в следующую секунду дубинка превратила ее лицо в кровавую маску, в которой искрились стекла расколотых вдребезги очков. – Ой, глазик мой, глазик… – завыла она, пытаясь поймать в ладонь вытекающий глаз.

– Ну что же, – сказал Владимир Семенович, поднимая на Владика безрадостный взгляд. – Будем считать на этом вашу деятельность в качестве воспитателя нашего учреждения законченной.

– Я тоже так полагаю, – согласился Владик. – К сожалению.

– Не обижайтесь, но в немалой степени персонал считает именно вас ответственным за начало бунта. Косвенным, так сказать, вдохновителем и соучастником.

– Занятно… – пробормотал Владик. – И в чем же это я, интересно знать, провинился?

– Вы, вернее, ваша методика работы не вписалась в нашу общую концепцию работы с трудными детьми, таково мое сугубо научное мнение.

– Значит, по-вашему, запугивание, террор, унижение – это наилучшая концепция воспитания?