Картер Браун - Ковбой с Манхеттена

— В общем, Жильберт был опасный маньяк, которому давно пора было исчезнуть? — осведомился я.

— Я никогда и не утверждал обратное, — сказал Дженнилс обиженно.

— Что же заставляло вас работать на него?

— Нужно ведь заработать на мясо, — он пожал плечами. — Не всегда имеешь выбор, не правда ли, Денни?

— Вы думаете, что Жильберта убили?

— Старина, я избегаю думать о том, что мне ничего не приносит. А вот относительно Лейлы, это другое дело, потому что под замком лежит толстый пакет для нас обоих, не правда ли?

— Я очень хорошо понимаю, что у кого-нибудь могло появиться желание ликвидировать Жильберта. Я даже в какой-то мере это оправдываю. Но Лейла? Почему захотели убить ее?

— Денни, мальчик мой. — Дженнилс медленно поднимается. Он стряхивает с пиджака пепел сигары. — В этом-то и вопрос. Будем надеяться, что в Австралии вы найдете ответ.

— У вас нет хотя бы какой-нибудь идеи?

— Нет. Но она была достойной дочерью своего отца, может быть, и этого достаточно. — Он идет к двери, затем оборачивается, на его губах скверная улыбка. — Желаю вам удачи, коллега!

Я жду, пока он уйдет из конторы, затем иду к Фрэн.

— Вам заказан билет на самолет, — говорит она равнодушным тоном. — В-601, в восемь утра, не забудьте!

— Благодарю, не забуду. Когда самолет вылетает из Сан-Франциско?

— В 14.30.

— Запросите кампанию завтра около двенадцати по нью-йоркскому времени, чтобы удостовериться, что самолет отбыл вовремя, хорошо?

— Зачем? Вы боитесь, что меня одолеет беспокойство о вашей особе, Денни?

— Когда вы будете уверены, что моя особа летит над волнами океана по направлению в Австралию, обратитесь в банк и опротестуйте чек, который я только что выдал Дженнилсу.

— С радостью, — говорит она. — Я чувствовала, что его мерзкие маленькие глазки ползали по мне, как тараканы, пока я выписывала чек.

Фрэн поднимает голову, и я читаю одобрение в ее взгляде:

— Значит, вы не покупаете гарем для компании на самолете?

— Ваше мнение о Дженнилсе совершенно правильное, моя душенька. Мне отвратительно иметь дела с таким мелким сводником.

Для такого человека, как я, едва удерживающего крик ужаса перед перспективой, открывающейся из окна на втором этаже, лететь на высоте трех тысяч метров над бесконечным морем, когда не на чем остановить взгляд, кроме облаков, плывущих в неизмеримом пространстве, — испытание невыносимое.

Последние 24 часа не оставили в моей памяти ничего, кроме туманного следа, и я совершенно не помню, что происходило в среду.

После посадки в Гонолулу мы снова поднялись в воздух во вторник вечером. Но не пробыли в воздухе и получаса, как появился капитан, чтобы сообщить нам о меридиане 180 и об изменении даты. И хоп! Оказалось, что наступил четверг!

Когда самолет уменьшил скорость до 500 километров в час и начал терять высоту, у меня появилось ужасное ощущение, что он остановился в воздухе, и не замедлит упасть камнем вниз, и утонет в быстро приближающемся океане.

— Через пять минут мы приземляемся, — сказала мне стюардесса. — Застегните, пожалуйста, ваш ремень, — прошелестела она надо мной игривым тоном, оплаченным компанией.

— Вы смеетесь! Я его не расстегивал уже две недели, с тех пор, как покинул Иддевильд.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо, — сказала она мне с улыбкой.

— Ах! Нет! — усомнился я дрожащим голосом, указывая пальцем на иллюминатор, совершенно закрытый угрожающим берегом. — Как можно лететь ниже линии берега?

Она улыбнулась.

— Мы летим вдоль берега. Только и всего.

Затем быстро сказала:

— Извините. Я должна заняться другими пассажирами.

Я разочарованно посмотрел ей вслед.

Наконец самолет сел и остановился. Но именно теперь я испытал наибольший ужас. Когда самолет встал у аэровокзала и другие пассажиры направились к выходу, я остался прикованным к сиденью, полный отчаяния. Через пять минут стюардесса услышала самый раздирающий из моих отчаянных криков и подошла, чтобы посмотреть, что случилось.

— Мы прибыли, сэр, — говорит она осторожным голосом. — Это Сидней.

— Я знаю.

— Хорошо, но… — Она обескураженно пожала плечами. — Вы не хотите выйти из самолета?

— Не желаю ничего лучшего. Но я не могу!

— Почему? Правительство Австралии не согласно на ваш приезд?

Я пробую объяснить ей ситуацию:

— Я парализован. Ноги мне не повинуются!

Ее глаза вылезают из орбит.

— Вы уверены?

Я вооружаюсь терпением.

— Я три раза пытался подняться с места… и три раза падал обратно. Должно быть, у меня что-нибудь с позвоночником. Вероятно, из-за мартини с несвежей оливкой, которую вы мне подавали. А также от адского шума мотора.

Вдруг глаза ее расширяются: она наклоняется надо мной, и ее правая рука тянется к моему солнечному сплетению. Я поспешно закрываю глаза, решив, что у нее припадок: вид бледного калеки пробудил в ней инстинкт садизма. Затем я слышу сухое пощелкивание, сопровождаемое ее смехом.

— Не хотите ли попробовать еще раз, мистер? Теперь, когда ваш ремень отстегнут!

Я поспешно, но все же недостаточно быстро покидаю самолет, чтобы избежать неприятного зрелища трех давящихся от истерического хохота стюардесс.

Моя слабая надежда на великое человеческое братство испарилась, когда я наткнулся на бюрократический барьер, возникший между мной и Австралией.

Меня обследовали, и только через полчаса я расстался с доктором, который был, кажется, очень разочарован, что не встретился с оспой.

Последний барьер — таможня, я провел там еще неприятные четверть часа, пока какой-то тип осматривал мой чемодан.

У австралийцев очень отсталые взгляды на импорт в их страну орудий уничтожения, а я не имел желания объяснять кому бы то ни было, почему я считаю, что мой 38-й калибр является жизненно необходимым элементом моего визита. Каждую минуту я ожидал, что он приподнимет мой пиджак и нащупает за поясом контуры пистолета. Но этого, к счастью, не случилось и вот я волен распахнуть двери и познакомиться с шестым континентом.

Аэровокзал похож на все аэровокзалы на свете: половина людей лихорадочно торопится улететь, тогда как другая половина с мрачным видом чего-то ждет…

— Мистер Бойд? — раздался теплый и властный женский голос.

— Да. Это я.

Обернувшись, я увидел красивую девушку, высокую, элегантную. Ее черные волосы, разделенные пробором, обрамляли лицо, как бархатистые крылья ворона. Невольно возникало желание провести по ним рукой, чтобы удостовериться, так ли они мягки на ощупь, как на взгляд.

Лицо овальное, волевой подбородок, кожа цвета меда, бархатистая. В общем, стоило совершить путешествие в 12 000 километров, чтобы на нее посмотреть.

Она излучала жизненную силу, на 50 % состоящую из чувственности, а на остальные 50 % из чего-то другого, что проявляется в четком изгибе шеи, в твердом и жадном рисунке губ.