Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

— А куда же мне идти? Я как в темной комнате черную кошку ищу и сам не знаю, там ли она. Ты уж мне помоги, пожалуйста. Пакостное это дельце! Я сразу почуял, что ученые будут водить меня, словно собачонку, на поводке. Говорят умные слова, улыбаются, вздыхают, стараются помочь, а уводят черт-те куда своими гладкими рассуждениями… Пока глухо, как в танке.

— Когда ты начинаешь мыслить образно — значит, дело действительно плохо, — с улыбкой заметил Сергей.

— Не так уж чтобы очень… Знаешь, всех можно прижать, но почти у всех алиби. Вот твой академик Климов. Чую я: нечист этот старик. Но шофер и сестра показывают, что в ту ночь он сразу уехал на дачу. — Потапыч суетливо закурил, сломав’две спички о коробок. — А твой Алябин чего стоит… На его светлом лике прямо-таки сияет уголовное благолепие. Он сам признался мне, что той ночью дома не ночевал. А где был — молчит. Это, мол, мое дело. Мамаша его призналась: приехал в семь утра, потом спал до двенадцати. А где был — тоже не знает. Не успел сговориться с мамашей и обеспечить себе алиби… Этот Алябин, как мне показалось, слабый, безвольный человек, полностью подчинен своей мамаше. Она заставляет его по вечерам читать книги вслух, гулять с ней по парку, рассказывать про институтские дела. Эдакая дородная восьмидесятилетняя Салтычиха. Кроме сыночка, для нее в жизни ничего не существует, только и говорит: «Ох, если бы вы знали, какой он талантливый, как он предан науке! Ах, какой он чуткий и нежный, Ах, какой он благородный и честный!» А люди, которые с ее сыном работают, все до единого, по ее словам, алчны, завистливы, развратны… Конечно, это она заставила поступить его в институт, писать кандидатскую, докторскую… Наверное, он сопротивлялся, не хотел, но мамашу ослушаться не мог. Знаешь, что она мне сказала? — Потапыч снова вытащил листки, стал перебирать их, пробегать глазами строчки. — Вот-вот, нашел… Слушай! «Сейчас мой Степа заново, с философской точки зрения, осмысливает теорию аналитической функции. Вы даже представить себе не можете, какие интригующие глубины скрывает эта теория для философа. Уверяю вас, он напишет необыкновенную книгу по диалектике аналитических функций…» — Потапыч повернулся к Сергею. — Бабуся свихнулась на математике! Но, знаешь, готов голову дать на отсечение, ничего там не «осмысливает» этот Алябин. Он обленился до крайности и просто морочит голову своей мамаше. А мамаша верит ему, ждет… Вот ты и скажи: может ли в этой ситуации профессор Алябин не оправдать надежды своей мамочки? Не может, ясно. Ради мамочки он готов на все…

— Стоп! — предостерегающе поднял руку Сергей. — Мы с тобой по-разному видим Алябина. Я, например, с большим сомнением могу согласиться, что он способен на кражу, а уж на убийство — тем более. Твой психоанализ не убеждает… Да и основная посылка у тебя неточна. Ты прав, очень крепки семейные отношения между старым холостяком и любящей его мамой. Но тут не учтена одна существенная деталь: его неравнодушие к женщинам.

— К женщинам? — удивился Потапыч.

— Да-да… И согласись, что это многое меняет. Не так уж, выходит, сильна власть мамаши, как ты утверждаешь. Но не огорчайся, здесь открывается другая возможность: он отважился на кражу (на кражу, а не на убийство — подчеркиваю) из-за женщины, которую любит.

— Ох, эти мне женщины! — огорченно замотал головой Потапыч. — Вечно они встревают в мои дела! Может, он провел ночь у женщины и не хочет говорить об этом? То ли из чувства благородства, то ли из страха, что узнает мамаша…

— И если это подтвердится… — продолжил его мысль Сергей. Потапыч вздохнул сокрушенно:

— Алиби.

— По другим у тебя такие же убедительные версии?

— Пока такие же, — печально усмехнулся Потапыч. — Вот Чугуев, к примеру, мог бы тем кастетом поиграть… У него на работе стоят две пудовые гири. Пока я с ним говорил, он раза три подходил к гирям, подбрасывал и ловил их, как в цирке. Говорит, хорошо тонизирует мыслительный процесс… А мыслительный процесс его, похоже, проходит не в голове, а в мышцах…

— Стихи он тебе читал? — поинтересовался Сергей.

— Как же, экспромт выдал для меня. Смысла не помню, только рифмы «святая коалиция» — «российская милиция». Я в этом человеке пока не разобрался. Вроде честный, прямой, а чуть прижмешь — как налим из рук выскальзывает.

Сергей набрал номер телефона Коврунова.

— Даниил Петрович, можно отвлечь вас на минутку?

— Хоть на час. Знаете, никак не могу сосредоточиться на институтских проблемах, все из головы не выходит эта беда. Чем я могу помочь? Вы руководите мною, давайте задания, что ли…

— Никаких заданий я вам давать не буду, Даниил Петрович. Вот вопросы задам…

— Сколько угодно! — обрадовался Коврунов.

— И самые неожиданные?

— И самые неожиданные!

— Кто любовница Алябина?

— Ого-о! Хорош вопросик! Думаете, не отвечу? Сейчас я загляну в большую институтскую энциклопедию… Минуточку терпения…

Несколько секунд в трубке слышно было только неровное дыхание Коврунова, потом его чуть отдаленный голос: «Машенька, скажите мне по секрету, кто является дамой сердца нашего Алябина?» — и спокойный, точно ей каждый день задают такие вопросы, ответ Марии Ивановны: «Долина Ирина Васильевна». — «Кто она?» — «Доцент кафедры русского языка Плехановского института». — «Спасибо, Машенька». И уже с торжеством Сергею:

— Слышали? Вот так-то мы работаем!

Домашний адрес и номер телефона Долиной тут же узнал Потапыч.

— Сам поговоришь?

— Придется. Ты же с женщинами предпочитаешь говорить не о делах розыска…

Выйдя на шумную улицу, Сергей обернулся, глянул на серое скучное здание милиции, впервые подумал: это одно из тех зданий, откуда хочется уйти как можно скорее. И не возвращаться.

Ирина Васильевна Долина, высокая худая блондинка с лицом чуть увядшим, усталым, но еще сохранившим женскую привлекательность, встретила его в черном японском халате с вышитыми желто-оранжевыми драконами.

Большая квадратная комната с одним окном была увешана старинными картинами. Под ними — поблекшая викторианская мебель, этажерки с книгами, тумбочки, высокие столики с вазами и статуэтками — точно здесь на время разместились в тесноте экспонаты огромного музейного зала. Ирина Васильевна предложила ему сесть за круглый резной столик, придвинула розовую кофейную чашечку и хрустальную сахарницу.

— Я вас слушаю, — сказала, разливая кофе.

— Помогите мне, пожалуйста, — начал осторожно Сергей, — доказать, что Степан Гаврилович не причастен к смерти Стельмаха и пропаже рукописей Климова.

— Постараюсь. Но я не знаю, как это делается, — доверчиво и невесело улыбнулась она.

— Можно, я задам несколько вопросов?