Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Перебинтовывая Вику голову, медсестра случайно задела плечо, и вспыхнула, раскалилась знакомая боль. Вик глухо застонал, судорожно изогнув шею.

— Сейчас, сейчас закончу… — шептала она.

Нестерпимо пылающие расплывы стали медленно-медленно затухать, уступая место расслабленному оцепенению. Он уже с благодарностью воспринимал осторожные прикосновения медсестры, разглядывая ее крохотный курносый носик, чуть раскосые кошачьи глазки, искривленный в напряжении рот. Захотелось узнать, как ее зовут, сколько ей лет, замужем ли она.

Но думать об этом мешало смутное внешнее воздействие. Откуда-то импульсивно прилетали далекие сигналы, а «внутреннее ухо» принимало их, превращая в слова, фразы, непонятные, неизвестно к кому обращенные.

«Заклеить шов на колготках… Полезет дальше… Фигурка у него классная… Другие-то только до постели хороши…»

Назойливые импульсы мешали сосредоточиться, раздражали… «У меня сотрясение мозга, — решил Вик, — начинаю слышать потусторонние голоса, галлюцинировать… Неужели шизофрения?»

Страшное предположение отозвалось в сознании легким беспокойством:

— Все, отдыхай!

Девушка отошла к другому больному, и тут же прервались раздражающие фразы. Вик удивленно скосил глаза: неужели она размышляла вслух?..

И снова начал погружаться в вязкую, всепоглощающую теплоту…

Теперь Вик отчетливо слышал голосок Веры…

Верочка… Верунчик… Всегда озабоченно строгая и неприступно гордая. Блудливые взгляды однокурсников постоянно оглаживали ее ножки, талию, грудь, личико, но, замеченные, тут же убегали к другим, уже знакомо доступным фигуркам. Вера для них оставалась желанной, но желанной, как статуя, которая лишь вызывает плотские ассоциации.

На лекциях она сидела с Виком в первом ряду. Иногда они обменивались репликами, но очень короткими, чтобы не отвлекаться. И вот надо же! Торопливый говорок Верочки, даже не верится…

«…Мы ждем тебя, Вик. Поправляйся быстрей. Тут в сумочке разная вкуснятинка от нас. Что понадобится — скажи, принесем. Врач говорит: пошло на поправку. Не унывай. Мы будем к тебе заглядывать».

Она пришла его навестить?!

Он слушал ее, затаив дыхание, как верующие слушают хорал, исполняемый органом. А в голове спешно, будто наперегонки, звучала прерывисто совсем другая, лишенная эмоций речь: «Милый мальчик. Господи, за что же его так? Чем-то здесь противно пахнет. Надо уходить. Бедный мальчик!»

Она ушла и оставила такое облегчение, точно его, Вика, вынесли наконец из гнетуще душного подземелья на свежий прохладный воздух. К тому же голова, казалось, навсегда освободилась от насильственных чужеродных мыслей. Появилось желание спокойно-спокойно поразмыслить обо всем, что с ним происходит. Но размышлять-то, собственно, было не о чем.

Все в густом тумане. Возникает рядом человек, и как будто затаившийся внутри страх рефлекторно вызывает импульсы, переходящие в слуховые иллюзии. Нет, не так. Больное воображение, подчиняясь неведомой воле, создает словесные представления о тех, кого он видит. Не то, не то. Ему просто чудятся их мысли в полусознательном состоянии, пограничном между сном и бодрствованием.

Вик устало вздохнул. Что бы там ни было, но эти непроизвольные вспышки психики означают одно — патологию. Ох, как хотелось верить, что он психически здоров, что где-то там, в коре головного мозга, нечто слегка изменилось и он обрел уникальную способность слышать не только звуки, но и мысли! Хотелось, очень-очень хотелось верить, но не верилось.

С этой минуты он стал напряженно вглядываться в каждого, кто приближался к кровати. Мелькало инородное — отдельные слова, клочки фраз, размытые звуки. Правда, не так отчетливо, как прежде, но мелькало! Досадно было, что никак нельзя определить: рождалось это в его голове или приходило извне.

Спустя неделю его перевели из реанимационного отделения в общую многонаселенную палату. Он лег на свежезастеленную кровать, закрыл глаза и… началось невообразимое: глухо и отдаленно загомонили, зашептались незнакомые голоса, будто где-то рядом, под окном, шумела своей балаганной жизнью рыночная толчея. Прилетали бранные выкрики, монотонный говор, рваный смех, хлесткие матерные словечки. Невозможно было что-либо разобрать в этом быстром, суматошном хороводе звуков, только матерщина вырывалась вперед, отчетливо и выразительно.

Вик прикрыл голову подушкой. Чуть-чуть отдалился шум, но все равно изнурял, нервировал своей назойливой беспрерывностью.

Мучительная пытка отдалила его ото всех. Он сник, замкнулся, стал жить обособленно 9 своем невыносимо галдящем мирке. Лечащий врач с усиками, как гусеницы, сочувственно и глубокомысленно хмыкал и уходил.

Почти смирившись с тем, что его душевная болезнь неизлечима, Вик невольно стал вспоминать о различных способах самовольного ухода из жизни.

Но однажды утром, проснувшись и высвободив голову из-под подушки, он уже по привычке начал невольно прислушиваться к роящимся голосам. Они летели к нему, как пчелы к улью, но удивительно — он не испытывал прежних страданий. Летели и летели. А он почти спокойно принимал их. Лишь легкое, уже знакомое раздражение недовольно роптало где-то приглушенно, но его можно было подавить, убрать самовнушением.

Это утро Вик пролежал в кровати, расслаблялся и внушал, внушал себе, что здоров, абсолютно здоров, что все происходящее с ним — благо, проявление необычных способностей его мозга, открывшихся после травмы, что он привыкнет к этому, как привык к шороху листьев, к шуму дождя, наконец, к вопящей музыке, которая каждый вечер рвалась со двора в окна общежития.

Кажется, убедил себя: сумбур людских мыслей уже не мешал думать. А думы пошли приятные. Они рисовали чуть ли не библейские картины его второго бытия, где он идет по миру, сея доброе, счастливое, поражая и восхищая других своими неземными возможностями. Боже мой, теперь он узнает тайные помыслы каждого! А это откроет ему!

В нахлынувшем возбуждении он перебросил подушку себе в ноги, развернулся, лег головой к голове соседа и стал «слушать».

Озлобленные будничные мысли, напичканные матом, как сало чесноком. О стерве-невестке… о ее пакостной мамаше… о бедняге-сыне, которого мытарят и дома, и на работе.

Вик отважился на эксперимент, сказав соседу:

— Зачем вы так переживаете? У вашего сына все будет хорошо.

— Я тоже считаю… — не освободившись от своих раздумий, ответил сосед и вздрогнул, растерянно заморгал, — Откуда вы знаете про сына?

— Так вы же сами сейчас говорили, — отгородился он вымыслом.

Набежала волна бездумной радости. Вик вернул подушку на прежнее место, чтобы снова без внешних помех осмыслить, понять происходящее. Со школы он помнил, что физики изучили все — от сверхжестких гамма-лучей до сверхдлинных волн. Вроде бы природа здесь уже ничего скрыть не может. Пожалуй, хвастаются физики — не все изучили, есть еще неведомая биологическая связь. Его вдруг осенила догадка, элементарная, первоклашечная: парапсихологическая связь! Кто теперь я? Александр Калиостро? Вольф Мессинг? Григорий Распутин? Нет, они не были способны на такое.