Жорж Клотц - Доллары за убийство Долли [Сборник]

Менеринг задержал дыхание, вызывая прилив искусственного гнева, и ударил кулаком по столу.

— Я не умею краснобайствовать, — повторил он, — потому что я простой человек и знаю только свое дело, в этом мы все похожи и по этой самой причине являемся цветом нации.

Он прервал вновь поднявшиеся овации.

— Цветом нации, потому что всякий раз, когда в этой стране убийца, чужак или грязный негр затевает беспорядки, обращаются именно к нам, чтобы его найти, и это доказывает две вещи: первое — что полиция этой страны сама по себе не способна заставить уважать закон, второе — что страна рассчитывает на нас, и только на нас, недаром нам всегда доставались самые рискованные дела.

Четыре одобрительных свистка послышались из глубины зала.

— Заткнитесь! — заорал Менеринг.

Раздался смех, и Менеринг понял, что и на этот раз он сумел их пронять.

— Но бывает так, — продолжал он, — что мы теряем перья в наших очистительных операциях; работа, которая на нас возложена и которая заключается прежде всего в том, чтобы не допустить грабежа нашего имущества, несоблюдения наших законов и насилия над нашими женщинами, — это небезопасная работа, и в этот вечер одного из нас нет здесь, чтобы поднять стакан за здоровье волонтеров, почетным президентом которых я являюсь. Один из нас отсутствует сегодня, и нам всем его не хватает. Я говорю о Дэне Мюррее.

Последние слова Менеринг произнес в полной тишине. Все знали Мюррея, бравого парня, который всегда успевал вовремя опорожнить свой стакан или свою обойму.

Лицо Менеринга побагровело, бычья шея окрасилась в малиновый цвет.

— Дэн был моим другом, — сказал он. — Его предательски убил этот выродок, эта свинья, этот грязный швед по имени Крэнсон.

В третьем ряду один из присутствующих вскочил со своего места.

— Прикончим его, — заорал он, — в погоню, волонтеры!

Менеринг поднял руку, предлагая успокоиться.

— Мы его прикончим, — сказал он, — мы сделаем все, чтобы его прикончить, но я собрал вас здесь не только для того, чтобы сказать: погоня продолжается, а чтобы сообщить вам кое-что такое, о чем никто из вас еще не знает.

Наступила выжидательная тишина, и Менеринг понял, что пришел решающий момент — сейчас или никогда. Физиономии сидящих перед ним людей были напряжены до предела.

Он поднял кулаки кверху и перешел на крик.

— Надоело! — заорал он. — За нами приходят, когда что-нибудь случается, а когда все улажено, каждый из нас возвращается к себе, пока мы снова не потребуемся; в остальное время никто не заботится о корпусе волонтеров, и в этот вечер жена Мюррея одна в своей постели.

— Я живу рядом, — взвизгнул невидимый голос, — я могу пожертвовать собой!

Менеринг взорвался от гнева:

— Заткните ему рот, этот болтун напрашивается, чтобы я под занавес выпустил ему кишки, слово Менеринга; я только хотел сказать вам от своего имени: надоело, что о нас вспоминают лишь тогда, когда нуждаются в наших услугах; именно поэтому в этот вечер я хотел бы вам сообщить о человеке, о том единственном человеке, который обещал мне лично дать нам статус постоянной организации, который мы требуем уже более пятнадцати лет. Я говорю об Эллиоте Гранте!

Голос Менеринга повысился в конце фразы, и одобрительные возгласы заполнили зал, заставив задрожать люстры.

Грант был кандидатом на выборах в сенат штата. Убежденный сегрегационист [9] Сегрегация — одна из форм расовой дискриминации. (Примеч. ред.) , он отправил двух своих сыновей во Вьетнам еще в начале войны и писал в крупнейшую газету штата зажигательную хронику под рубрикой «Свободная Америка».

Большим пальцем Менеринг расслабил свой поясной ремень и завопил:

— Волонтеры, голосуйте за Гранта, и Дэн Мюррей будет отомщен! Нам нужна чистая страна, да здравствует Грант!

Под лепными украшениями грохнули крики «ура», и Менеринг нажал под столом на кнопку магнитофона. Он принесет запись Гранту. Этот толстосум будет весьма доволен; можно держать пари, что он прокрутит ее не один раз. Потом он поднимет свой влажный взгляд на Менеринга и кончиками пальцев протянет обещанный чек.

Менеринг плюхнулся на свое место, поднял стакан и, делая первый глоток, с удовольствием подумал, что он только что сорвал куш в восемьсот пятьдесят долларов.

Сидевший рядом с ним толстяк Блоунт залпом осушил стакан бурбонского, вытер рот и взобрался на стол, смяв своими охотничьими сапогами ковровую скатерть.

— Впустите шлюх, — изрыгнул он.

За окном занимался день.

Элфид дремал. В свете ночника граненые зеркала под балдахином многократно отражали старческую голову, лежащую на смятой подушке. Ничто не нарушало мертвой тишины в этой огромной комнате, где каждый квадратный сантиметр был занят нишами, набитыми безделушками из нефрита, картинами, абстрактными скульптурами, кинетическими приборами, бросающими светлые блики, диванами, столиками, комплектами перьев с металлическим блеском, наложенными один на другой. Все здесь напоминало Долли; когда он покупал эту квартиру, занимавшую три этажа на самой вершине небоскреба «Комет Билдинг», она была влюблена в этого худосочного бледного юнца; однажды она его познакомила с ним в баре, где он случайно их встретил, она изрядно выпила в тот вечер. Мальчик был декоратором, и она не успокоилась, пока отец не согласился позволить Бенетту — так звали ее ухажера — заняться их комнатами.

Элфид часто с горькой усмешкой вспоминал о своем согласии. Долли чуть не подпрыгнула от радости, и вскоре Бенетт принялся за работу. Он, должно быть, подчистую выскреб все из антикварных магазинов Бостона и Филадельфии, его понимание декоративного искусства сводилось к стремлению втиснуть в интерьер все приглянувшиеся вещи, какие только попадались ему в магазинах.

Не моргнув глазом, Элфид оплатил его труды. Он вызвал Бенетта в свое бюро; молодой человек с первого взгляда заметил кучу счетов.

— Пятьдесят четыре тысячи долларов, — сказал Элфид, — вы хорошо поработали.

Бенетт что-то неслышно прошептал, и Элфид снял колпачок со своей ручки. Тщательно выводя цифры, он заполнил чек на сто пятьдесят тысяч и протянул его Бенетту, их взгляды встретились.

— Однажды вы сказали мне, что хотели бы обосноваться во Флоренции или Пизе. Я даю вам такую возможность. Вы берете этот чек и обязуетесь покинуть Соединенные Штаты. Если вы его не берете, я оплачу вам по тарифу и уж постараюсь, чтобы эта работа была последней в вашей жизни.

Позднее Бенетт спрашивал себя, что могло скрываться за этой угрозой. В голову ему приходили два варианта. Либо Элфид использует свои многочисленные связи и влияние, чтобы помешать ему устроиться, либо — что более вероятно — в один прекрасный вечер, когда он будет медленно переходить темную улицу, его ослепит глаз огромной фары, и это будет последнее, что он увидит и унесет с собой во мрак, и этот мрак будет смертью. Это может, конечно, произойти иначе: какой-нибудь человек, лица которого он не увидит, появится из угла комнаты, он почувствует острую боль и упадет ничком в дымном облачке, в запахе стреляного пороха, а затем все станет серым, переходящим в черноту. Слухи, которые ходили о смерти Дьюи, одного из врагов Элфида, вызвали у Бенетта неприятные ассоциации.