Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

Из всего этого следовало одно: он любил свою жену и поэтому имел право на мою симпатию, как, впрочем, и на мою ревность.

Когда Кастэн закончил ворошить грязное белье, установилась долгая тишина.

— Вот, — вздохнул он, видя, что я не пытаюсь его прервать, — что вы думаете о моей ситуации?

— Я думаю, что ситуация у вас та же самая, что и у вашей жены. Вы травите себя из-за пустяка… Сколько вам лет, Кастэн?

— Пятьдесят два.

— А ей?

— Двадцать восемь…

— Вы можете посчитать и убедитесь, что могли бы быть ее отцом, вместо того чтобы все обострять, лучше быть на высоте своего жизненного опыта…

— Но я люблю ее!

— Вот именно! Рассмотрим факты: вашу жену еще девушкой соблазнил ровесник. Это нормально, не так ли?

— Да.

— Отлично. Вы проявили великодушие, женившись на ней, но вам-то это, по крайней мере, позволило подцепить девушку, которую, если рассудить, вы никогда бы не заполучили… Вы же, вместо того чтобы холить и лелеять ее, относились к ней как к служанке, и после всего этого удивляетесь, узнав, что она опять вернулась к ошибкам своей юности? Старина, если хотите знать мое мнение, то вы получили то, что заслужили!

— Вот как?

— Сейчас, на вашем месте, я бы воспользовался этой историей, чтобы начать все по-другому. Я бы ласкал ее, стал бы ей другом, вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, понимаю.

— Тем лучше! Время лечит, она забудет эту отвратительную историю. То, что жена осталась с вами, несмотря на возвращение того парня, доказывает, что она к вам привязалась.

В его единственном глазу блеснула надежда.

— Вы так считаете?

— Подумайте сами.

— Да, это верно…

— Ну, так и поступайте соответственно и не наседайте на нее.

Он протянул мне свою желтую лоснящуюся ручонку.

— Спасибо, Деланж!

— Не за что, у меня сегодня приемный день…

— И конечно, о нашей ссоре забыто, не так ли? Вы вернетесь к нам?

— Никогда в жизни!

— Да, да, вернетесь!

— Нет! Здесь я не в своей тарелке. Мне нужна более активная жизнь… Я люблю путешествовать, я люблю Париж… Я…

Я никогда не забуду его опечаленного вида.

— Деланж, вы не должны так поступать… Я не могу внезапно остаться один на один с Жерменой. Вылечите нас!

Это меня тронуло. Да и, впрочем, мне самому надо было снова увидеть ее…

— Договорились…

В течение двух или трех дней жизнь в похоронном бюро приятной я бы не назвал. Мне казалось, что я живу в склепе. Мои хозяева говорили только о самом насущном и избегали смотреть друг на друга. У Жермены был вид побитой собаки. Она, как тень, таскалась из кухни в столовую и, когда наши взгляды встречались, сразу же отворачивалась.

Я чувствовал, что такое состояние долго продолжаться не может. Было отчего сойти с ума. Я продолжал посещать семьи в трауре и нахваливать им товар. Жизнь медленно тянулась. Меня уже узнавали в городе. Женщины прятали от меня глаза, мужчины сразу же предлагали выпить.

Однажды вечером, когда я уходил из магазина, Кастэн сказал мне:

— Я вас немного провожу, подышу свежим воздухом. Я весь день считал, и у меня башка трещит.

Некоторое время мы шли молча, потом он начал:

— Ну, что вы об этом скажете?

Я шмыгнул носом.

— Что тут сказать…

— Да уж… А ведь я делаю все, что могу. Я с ней разговариваю вежливо. Я даже сказал, что прощаю ее…

— А она?

— Как и не слышала! Она издевается надо мной.

— Это у нее пройдет.

— Вы уверены? Я уже заболеваю от этого…

Я посмотрел на патрона. И верно, выглядел он неважно. Кожа была желтее, чем обычно, и под глазами серые круги. Его грызла болезнь. Я готов был спорить, что у него рак или еще какая-нибудь гадость.

— Плохо выглядите, месье Кастэн. Надо бы обратиться к врачу…

Это его поразило. Он ощупал костлявой ручонкой свое лицо, точно слепой. Казалось, он с трудом узнает себя.

— Да, мой желудок не в порядке. Я уже несколько лет болею. А в последнее время я здорово попортил себе кровь… Хорошо, завтра схожу!

Назавтра хозяин отправился к врачу. Лекарем у него был старикашка, вонявший дохлой крысой, я теперь знал его в лицо. Ему было, по крайней мере, восемьдесят лет, и через его руки прошли все, кто родился в этих краях. Спрашивается, чего он ждет, не уступает свой кабинет кому-нибудь помоложе? Ему доверяли все вокруг. Он все еще лечил ангины лимонным соком и плевриты — горчичниками. Но, как ни странно, умирали здесь не чаще, чем в других местах.

Мы с Жерменой сидели за столом и, не глядя друг на друга, молча грызли редиску, когда Кастэн вернулся от врача, чем-то озабоченный.

— Ну что? — бросил я.

Должно быть, он не говорил жене, что собирается к врачу, так как она была удивлена, когда он сказал:

— Буалье обеспокоен. Он советует мне ехать в Париж, в клинику.

— Значит, надо ехать…

Это пугало Кастэна. Он боялся, что узнает худшее.

— На следующей неделе…

— А чего ждать?

— Нет, на следующей неделе.

Мы сели за стол. Он печально выпил свою микстуру. Жерменой снова овладела апатия. Чем больше я на нее смотрел, тем больше желал ее. Моя любовь походила на горящие угли, когда любой ветерок может превратить их в пылающий костер. Глядя на них обоих, я понял, что Кастэн был лишним, и если он исчезнет, то никого не останется между ею и мной.

Она не любила меня, слишком потрясенная своим недавним горем, но именно это и возбуждало больше всего. Я хотел завоевать ее. Желтушный цвет лица Кастэна позволял на многое надеяться… Напрасно я гнал эту ужасную мысль, она без конца возвращалась. Если у него рак, то он скоро может сковырнуться… И я… Нет, это было слишком уж мерзко…

— Надо ехать туда тотчас же, месье Кастэн… Завтра же. Каждый упущенный час…

— Да, завтра, решено, Блэз! Завтра же. Надо с этим покончить…

На следующее утро, когда я толкнулся в двери магазина, хозяина уже не было. На письменном столе лежала записка: «Блэз, я последовал вашему совету. Сегодня ничего особенного не предвидится. До вечера. А. К.».

Мысль, что я останусь в квартире один с Жерменой, волновала меня. Я прошел в столовую. Женщины там не было. Я услышал, что она возится в спальне, и постучал в дверь. Не получив ответа, я вошел.

Жермена в том же отвратительном черном костюме и белой блузке укладывала вещи в потрепанный картонный чемодан. Я подошел к ней.

— Что вы делаете, Жермена?

— Вы же видите…

— Вы уходите?

— Да.

— Куда?

— Не знаю, меня это меньше всего заботит.

— Почему вы уходите?

— А почему пленники перепиливают решетки тюрьмы?

— Вас больше ничто не удерживает здесь?

— Больше ничто…

Она произнесла эти слова срывающимся голосом, и слезы брызнули из ее прекрасных глаз.

— Вы воспользовались тем, что главного тюремщика нет и можно удрать?