Ричард Штерн - Башня

– Значит, изменился Нат.

– Да, – и все.

– В какую сторону?

– Я не хочу говорить об этом.

– Почему, милый?

И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.

— Какого чёрта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, то что, мне теперь искать для этого уважительные причины?

Патти тоже взорвалась:

– Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?

– Что ты хочешь этим сказать? – Поль помолчал. – Собираешься корчить из себя психоаналитика?

– Человек чаще всего не любит тех, – продолжала Патти, – кому сам когда-нибудь сделал гадость.

– Это наверняка одна из заповедей Берта.

— Не думаю, что папа когда-нибудь пошел на такое. – Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в ее правоте, – Он брал верх по-всякому – в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из-за угла.

– Ты хочешь сказать, что я – наоборот? На что это ты намекаешь?

Патти не торопилась с ответом и спокойно спросила:

– Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?

В темноте машины лицо Поля казалось расплывчатым пятном, лишенным всякого выражения. Наконец, когда он заговорил, его голос звучал уже гораздо спокойнее:

– С чего это мы заговорили об этом? Я поскандалил с Карлом Россом.

– Мне кажется, последнее время ты то и дело с кем-то скандалишь.

– Ты права, – ответил Поль, — так и есть. У меня нервы стали ни к черту. Допускаю. У меня на работе самый крупный заказ в моей жизни, крупнейший заказ вообще в этой области; понимаешь ты это? Такого здания, как то, что мы строим, никогда еще не было.

– И это существенная причина, – спросила Патти. – Только твоя работа?

«Эх, если бы так», – подумала она, но знала, что не поверит, даже если он ответит утвердительно.

Но Поль только бросил:

– Знаешь, как все действует на нервы...

– В каком смысле?

– Я уже сказал, что не хочу больше говорить на эту тему. Ты же утверждаешь, что эмансипация – мыльный пузырь. Ладно, тогда давай придерживаться традиций. Займись домом. А я буду зарабатывать на жизнь. Когда-то ты обещала быть со мной и в горе, и в радости. Так будь.

Цифры не лгут. Да, существуют шутки о лжецах, об этих проклятых лжецах – статистиках. Но когда цифры, это только цифры, да еще проверенные компьютером, с ними бесполезно спорить. И от того, что показывали цифры, на которые он смотрел, у него было тошно в желудке и кружилась голова.

Составленная им смета оказалась ошибкой. Погода была против него. Задержки с поставками материалов внесли хаос в платежи. Несчастные случаи замедлили темп работ, а из-за рекламаций переделки возникали чаще, чем обычно. Он, Поль Саймон, оказался в своем деле не таким асом, как привык думать. Провал был налицо. Бог к нему не благоволит. Дьявол, он мог бы показать пальцем на сотни причин, но все в целом шло коту под хвост.

Он оказался лицом к лицу с фактами, которые говорили, что если сопоставить выплаты, ожидаемые по окончании строительства «Башни мира», и собственные расходы, то из финансовых проблем ему живым не выйти, не говоря уже о какой-либо прибыли.

Было пять часов. Его кабинет казался ему больше, чем обычно. Стояла мертвая тишина. В других комнатах уже никого не было. С улицы, лежавшей тридцатью этажами ниже, долетал отдаленный гул.

«Думай! » – твердили рекламные плакаты Ай-Би-Эм. А где-то он видел табличку, на которой стояло: «Не раздумывай, пей! »

«Что это ему в такую минуту лезут в голову всякие глупости? »

Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Машинальная реакция в стиле Макгроу.

«Но почему ему это пришло в голову? По крайней мере, этот ответ он знал, потому что Макгроу большой, грубый, безжалостный, крутой, божественный Макгроу постоянно присутствовал в его мыслях. Ну признайся же, ты живешь в его тени, черт возьми! И, в отличие от Диогена, боишься сказать: «Не закрывай мне солнца, Александр! ».

Внизу, на тротуаре он видел куда-то спешащих людей.

«Куда? Домой? По делам? Радостных? Грустных? Полных разочарования? Что ему до них? Что у него с ними общего? Что у меня общего с кем бы то ни было? Ни с Патти, ни с Зиб. Я сам по себе и, как любит говорить Макгроу, жизнь обрушивается на меня и рвет на части. А кому до этого есть дело? »

Он как будто впервые в жизни уставился на окна, которые нельзя было открыть.

«Такие окна всегда бывают в домах с кондиционерами. А может быть, это еще и для того, чтобы люди не могли выпрыгивать из них, как тогда, в двадцать девятом году? Но Боже милостивый, о чем он? Глупость. Незачем ломать комедию перед самим собой. Кончай это».

Вернувшись к столу, он снова стоял, глядя на безупречные ряды цифр: они походили на солдатиков, маршировавших — куда? На край крутого обрыва, а там – бац, и вниз.

Он снова вспомнил вопли Пата Яновского, и тот жуткий звук, которым все кончилось. Ему снова свело желудок. Он с трудом справился с собой.

В эту минуту зазвонил телефон, он долго смотрел на него, потом наклонился и взял трубку.

Услышал голос Зиб:

– Привет!

– А, это ты, – сказал Поль, – Здравствуй. — Он, по-прежнему, не отрывал глаз от маршировавших цифр.

– Да, ты до смерти рад моему звонку.

– Прости. Я кое о чем думал.

– Я тоже.

«Как они похожи – он и Зиб: она думает только о себе как раз в тот момент, когда он занят тем же».

С усилием он выдавил:

– А о чем?

Зиб постаралась, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее:

– Я подумала, что с удовольствием с кем-нибудь пересплю. Ты не знаешь какого-нибудь подходящего парня?

«Господи, кто придумывает такие ситуации? Кто придумывает эти контрасты легкомысленной чувственности и трагедии, неподдельной трагедии? Только секса ему и не хватало! Почему эта глупая баба не нашла другого времени? »

– Я, случайно, не прослушала твои предложения? – спросила Зиб.

«А, собственно, почему бы и нет, почему бы, к черту, и нет? Почему не отдаться ее нежной легкости, почему не слышать ее вздохи и стоны, улыбаясь и ощущая себя их причиной, почему не найти забытье не в отчаянии, а в чисто животном наслаждении? »

– У меня просто нет слов, – сказал он. – Через двадцать минут в отеле.

Теперь ее голос звучал довольно:

– Можно подумать, ты и вправду заинтересовался.

– Жизнь, – ответил Поль, – побеждает смерть. И не пытайся понять, что я имею в виду. Просто приходи и приготовься к изрядной взбучке.

Нагая, влажная Зиб потянулась и сказала:

– Я вроде бы ужинаю с неким писателем, неожиданно приехавшим в Нью-Йорк. Нат меня ни о чем не спрашивает. Быть редактором – это удобно.

Поль молчал и упорно смотрел в потолок. В его вновь ожившем мозгу мелькали обрывки странных мыслей. А что, если?..