Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

Когда урожай был собран, он сказал:

— Хотите, я вам помогу?

— Пожалуйста, — ответила она. — Я живу в соседнем доме. Чуть-чуть не донесла.

У подъезда она сказала:

— Я живу на втором этаже, если вам не трудно…

— Конечно.

Открывая дверь ключом, в сумраке подъезда девушка нерешительно улыбнулась:

— Я сейчас должна буду идти в библиотеку на работу… Если вы хотите, я могу напоить вас чаем… Там.

— Превосходно, — откликнулся он, вначале подумав, что его вот так вежливо спроваживают, что было бы естественно. Но, посмотрев в глаза девушки, изменил мнение.

— Только сумки поставлю, — улыбнулась она.

Он услышал, как за дверями она перемолвилась с какой-то женщиной, затем дверь открылась.

— А вы не торопитесь? — захлопывая дверь, спросила девушка.

— Нет… А вам бы хотелось, чтобы я торопился?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Тогда все в порядке.

— Меня зовут Саша, — уже на улице сказала она.

— Дмитрий.

— Вы приезжий?

— Да.

— Из города?

Он кивнул.

— Я бывал здесь много лет назад. Что новенького в ваших местах?

Она печально усмехнулась:

— В таких местах не бывает ничего новенького.

— Так уж и ничего?

Она пожала плечами:

— Откуда?.. Хотя… нет, — вдруг оживилась Саша, — вру: у нас же супермаркет построили и церковку. Из хлебного магазина вылепили. Когда-то здесь было несколько церквей, три, кажется, да все снесли. А магазин совсем был плохой, вот епархия его и выкупила, восстановила здание. Многое наши жители принесли. Иконы там, всякую утварь. Что хранили еще с незапамятных времен. Вот и получилась церковка.

Саша закрутила головой и указала пальцем куда-то за голову Савинова.

— А вон, посмотрите. Видите купол?

Савинов оглянулся и на самом деле разглядел на фоне зимнего неба золотой крестик. Точно: не было его раньше. Странно изменил он окрестный пейзаж. Наверное, обогатил его? Сделал более насыщенным. Крест и зимнее небо. Было что-то в этом волнующее и тревожное. Но откуда шла эта тревога, с которой подкрадывалось к нему смятение, паническое ощущение своей малости, ведь он никогда не был религиозен? Откуда приходило странное чувство тщетности всех страстей, за которые он так ловко и смело цеплялся?..

— А кто вы по профессии? — спросила девушка.

— Журналист.

— Ой, как интересно. И о чем же вы пишите?

— Я редактор рекламной газеты. Пишут за меня, я слежу и даю советы.

— Понятно.

— И в какой же библиотеке, Саша, вы работаете? В научной?

Она, точно удивляясь недогадливости спутника, вздохнула:

— В детской.

Библиотека оказалась через дом. Ее двери Саша также открыла своим ключом, вошла, пригласила спутника. Он с детства знал запах маленьких библиотек. Тут половина стеллажей утыкана книжками с размохрившимися, собирающими пыль на зависть любому пылесосу, картонными обложками.

Она заварила чай в кружках, достала яблочное варенье, положила в розетки. Отхлебывая чай, рассказывая Саше о работе редактора рекламной газеты, набитой всякой всячиной, он заметил, как девушка внимательно разглядывает его, улыбается ему. Часто — кокетливо, желая понравиться гостю. Он сказал, что ему сорок один год, что он разведен; сам узнал, что Саше — двадцать один, что она окончила техникум культуры, библиотечный, и вот теперь работает здесь за гроши, в своей родной глухомани. Что живет она с мамой и бабушкой, что мама у нее часто болеет, а бабушка почти ослепла. И когда она говорила это, улыбаясь так, точно извинялась перед ним, ему хотелось взять ее за руку, усадить к себе на колени. Может быть, остаться здесь, забыть о прежней жизни? Вновь все поменять? Выпросить, умолить кого-нибудь, чтобы еще раз позволили родиться заново? Преподавать в какой-нибудь маленькой школе историю, жить с этой девочкой, любить ее?

Если она этого захочет и позволит ему.

Потом они выпили еще по чашке чая, и Саша предложила гостю ликер, оставшийся со дня рожденья ее подруги, который они праздновали еще позавчера здесь, в библиотеке, потому что дома у подруги тесно.

Савинов вслед за Сашей выпил две рюмки ликера и почувствовал блаженство. Горячая волна покатила по его телу, и он, поддавшись чувствам, потянул девушку за руку, — к радости, которую она и скрыть-то не смогла, — усадил к себе на колени. Они целовалась долго, жадно, оба оказавшись абсолютно одинокими людьми, и неважно — кому сколько лет, ищущими одного: тепла и, может быть, если повезет, любви. Потом она поднялась с его колен, повела показывать библиотеку. И было в порыве девушки что-то нежное, близкое, точно в этом помещении им предстояло прожить долгую и счастливую жизнь. Полочки с пыльными книгами, темнота, где он еще пару раз привлекал Сашу к себе, забираясь руками под ее джемпер, — и она не могла, да и не хотела ни в чем отказывать ему. Последней комнатой в библиотеке был крохотный зальчик с рядами ободранных, спаянных между собой кресел, как в кинотеатре.

— Это лекторий, — сказала Саша, — здесь мы представляем детям новые книги. Читаем лекции. Учим их уму-разуму.

— И часто бывают эти новые книги?

Саша грустно пожала плечами:

— Теперь нет. Да никто больно и не приходит.

Девушка еще не успела договорить, как что-то, увиденное мельком, заставило безразлично озиравшегося гостя обернуться…

Савинов замер.

На освещенной неярким зимним солнцем стене висела картина в самопальной картонной рамочке. На фоне темного пространства — настоящей бездны — сиротливо поднимался золотой цветок.

Дмитрий подошел ближе. Отходя, едва не оступился о стулья и не упал. И снова приблизился. «Подсолнух» — это слово было выбито на пишущей машинке, на бумажке, приклеенной внизу рамки…

Саша встала рядом.

— Это картина Ильи Инокова, нашего замечательного художника. Он жил здесь рядом, в соседнем дворе. Прославился, уехал в город, у него было много выставок. А потом он повесился…

— А как эта картина оказалась у вас в библиотеке?

Саша взяла его под руку, но он не заметил этого.

— Это нам его мать подарила, когда после смерти сына уезжала насовсем в другой город, в другую область, откуда была родом. Сказала: «пусть лучше у вас висит». Мне кажется, она не понимала того, чем занимается ее сын. Тетя Люба, она сейчас на пенсии, я работаю вместо нее, рассказывала, что был один банкир, он скупал все картины Ильи Инокова оптом. И заключил с ним такой кабальный договор, что художник оказался практически в рабстве у этого банкира. Потом банкир разорился и подевался куда-то. То ли его убили, то ли он уехал за границу. И где теперь все картины Ильи — неизвестно. Но вот одну из первых своих работ Иноков спрятал от банкира, и только после смерти художника мать отыскала ее. Единственная работа, которую он не отдал своему «хозяину», — последнее слово Саша произнесла с презрением и холодком. И кивнула вверх. — Это она и есть. Я назвала ее просто — «Подсолнух». Сама оформила работу, сама напечатала на машинке текст, сама повесила. Зато память о художнике!