Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Так как же эти двое лишних спать будут? По очереди или валетом?

Общий хохот был лучшим ответом. Сойкин продолжал паясничать:

— Король-дама! Марьяж!

— Сегодня утром пять человек «дернули» из камеры на правеж! — продолжил Григорьев. — До вечера пять человек других загонят в наше стойло.

Поворов равнодушно вздохнул, у него уже была персональная койка, а о других печься его не приучили.

— Тесновато! — заметил он, зевая. — В Штатах, я знаю, на одного заключенного полагается девять квадратных метров.

Сойкин восхищенно воскликнул:

— Во, дают! Как у нас при распределении жилплощади! Откуда знаешь? Сидел там?

Баранов, успевший слезть с толчка, вклинился в разговор:

— Ты лучше расскажи, какую цацу заломал?

Григорьев брезгливо принюхался к Баранову и отшвырнул его.

— Воняет от тебя, Баранов, как от козла старого! Руки хоть бы помыл, после того как очко подтирал.

— Зачем мыть, все равно пачкаться будут! — огрызнулся Баранов, но пошел все же к раковине мыть руки и умываться.

Поворов поудобнее устроился на койке.

— Девку я заломал стоящую!.. Джульетту из себя изображала, недотрога. Жениха своего, Ромео, дожидалась из армии: Как-то раз я ее притиснул, так она меня по морде. Даже в кино отказалась сходить. Тогда я ее подкараулил, когда она в Москве припозднилась на занятиях в университете. Со станции шла, а я в кустах засел, мешок набросил, дубинкой по черепушке и в сарай. Хоть день, да мой! Сколько было сил, все на нее потратил, но ломанул от души. Ромео, ты должен мне поставить бутылку, я за тебя самую трудную работу сделал.

— Заложила? — посочувствовал Баранов, успевший быстро умыться.

— Не повезло. Хозяин в сарай приперся зачем-то… А у меня и сил сопротивляться не было. Такая спелая ягодка. А красивая… Закачаешься!

Григорьев прервал его излияния:

— Так ты на старосту будешь пробоваться или нет? А то без тебя обойдемся.

Поворов мигом соскочил с койки.

— Чего это без меня? Что я, пальцем деланный? Говори, что надо.

Григорьев берет полотенце и завязывает глаза Поворову.

— Мы тебе глазки завяжем, а ты должен языком кусок сахара вытащить из руки одного из нас. — Он приподнял полотенце, показывая Поворову, как будет торчать сахар между пальцев тыльной стороны фаланг. — Но только языком. Зубами запрещается. Мы будем следить.

И Григорьев крепко завязал глаза Поворову.

Поворов забеспокоился:

— А как я найду кусок сахара? Он же без запаха!

— Не боись! Мы твой язык подведем вплотную и скажем: «Лижи!»

Григорьев стал кружить Поворова на месте, чтобы тот потерял ориентацию в пространстве камеры.

Сойкин мгновенно забрался на койку и оголил зад.

Григорьев, продолжая кружить Поворова, запел:

— Ладушки, ладушки, где были? У бабушки! Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!

Крепко держа Поворова, он подвел его к самому заду Сойкина.

— Лижи!

Поворов энергично взялся за дело, но Сойкин не выдержал и захохотал.

— Щекотно! Я щекотки боюсь!

Когда Поворов вырвался и сорвал повязку, Сойкин уже успел натянуть штаны и сесть по-турецки на койке. Показал зажатый кусок сахара между пальцами, насмешливо протянул:

— Не получилось!

— Не быть тебе старостой! — подтвердил Григорьев.

— Вы меня обманули! Там не было сахара! — закричал Поворов, заподозрив обман.

Григорьев сделал строгое внушение Сойкину:

— Сойкин! Ты опять не подмылся?

И тут началась потасовка. Поворов сбил Сойкина с койки, но Григорьев перехватил его руку и отправил на пол. Сойкин начал бить Поворова ногами. Григорьев, схватив за шиворот, поволок Поворова к параше.

Кузин предупредил Григорьева:

— Не покалечь! А то намотаешь себе новый срок, не разработав первого.

Григорьев бросил в конце концов Поворова у параши.

— Хватит с него… Слушай, победитель! Ты у Сойкина очко лизал, не спать тебе на его койке. Будешь спать на «вертолете» у параши. Все, даже честные люди, начинают с этого путь.

Счастливый Сойкин мигом сбросил вещи Поворова на пол и водворил на койку свои.

Лениво открылась дверь в камеру, и надзиратель так же лениво спросил:

— Что за шум?

Сойкин охотно откликнулся:

— А драки нет! Припадочный попался! Не хочет у окна спать. «Хочу, — говорит, — возле параши, и точка!» Начитался советской литературы, на себе хочет испытать. Мы его и так, и сяк, а он бух на пол — и выть, и кататься…

— Балаболка! — усмехнулся довольно надзиратель и закрыл дверь.

Потап Рудин ночь провел в отделении милиции. В камере он был совершенно один.

— Глядя на пустую камеру, трудно предположить значительный рост преступности, как пишут газеты, — сказал он сопровождающему милиционеру.

— У нас район тихий, — миролюбиво ответил сопровождающий. — Бывает, правда, квартиры чистят!

И он красноречиво посмотрел на Рудина, а затем закрыл дверь камеры.

Рудин после допроса и опознания вещей совсем устал. Довольно вспомнил бешенство пострадавшего, когда Рудин рассказал при нем о подслушанном диалоге в спальне. Рудину даже показалось, что пострадавший скорее примирился бы с потерей картин и антиквариата, чем быть выставленным вот так, на позор, в глазах жены.

Засыпая, Рудин почему-то почувствовал вину перед Инной.

«Надо же! — подумают он. — Она меня сдала, а я еще перед ней, оказывается, и в виноватых хожу!»

В Бутырке Рудин прошел весь путь в общем стаде и вскоре едва отличался от остальных.

«До чего же быстро стирается человеческая индивидуальность! — думал он, глядя на задержанных. — Попробуй разбери: кто здесь с высшим образованием, а у кого три класса? Все на одно лицо! Очевидно, человек на воле отличается прической и выражением лица. А тюрьма стирает индивидуальность».

Первое, что увидел Рудин, войдя в камеру, был останавливающий льющуюся из носа кровь Поворов.

«Ого! — забеспокоился Рудин. — Крутые ребятки! С ними надо держать ухо востро! Не то накостыляют живо!»

— Привет, братва!

Никто не обратил на него никакого внимания.

Лишь Григорьев заметил: «Контингент пошел! К вечеру будет норма!»

Рудин кое-что слышал о правилах поведения заключенных в камере. Неписаных, конечно. И знал, что можно делать, а что нельзя ни в коем случае..

— Разрешите присесть на вашу койку? — спросил он вежливо у Кузина.

Кузин, ошарашенный такой вежливостью, несколько секунд не мог даже ничего ответить. Наконец он обрел дар речи:

— Садитесь, сделайте милость!

Сойкин презрительно захохотал.

— Ёкаламене! Граф, не соизволите ли сесть на парашу? Ах, герцог, вчера, когда мы брали ссудную кассу, я совершил некрасивый поступок: не пропустил вперед себя в дверь даму. Ах, принц мой, она же была проститутка! И проститутка бывает женщиной, герцог!