Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

Почти все поддержали Сойкина своим смехом, кроме Кузина, Рудина да Поворова, который все еще никак не мог под холодной водой остановить сочившуюся из носа кровь.

Кузин опять уткнулся в книжку, которую читал.

Рудин понял, что обижаться глупо, и тоже рассмеялся.

Григорьев подсел к нему.

— За какие грехи повязали?

— В гости пришел без приглашения!

— Домушник, значит?

— У меня доказан только один эпизод! Профессию доказывать надо!

— Сечешь! Молоток! — одобрил Григорьев. — Гони туфту лепилам. Условно можешь схлопотать.

— В худшем случае не больше полутора лет!

— В селении Маштаги, — начал рассказывать анекдот Григорьев, — учитель спрашивает: «Ахмед, сколько будет дважды два?» — «Пятнадцать, учитель!» — «Дурак, я сколько раз вам буду говорить: не больше одиннадцати!»

Рудин засмеялся, хотя слышал варианты этого анекдота раз двадцать.

— Ништяк! — оценил искренность его смеха Григорьев. — Везде чувствуешь себя как дома. Легко перезимуешь. Тебя и в зону не пошлют. Здесь шнырем прокантуешься. Чего гнать куда-то. Пока довезут, обратно везти уже надо. Одни хлопоты. Разнообразят нашу камеру Уголовным кодексом. А то одних хулиганов да насильников бросают. Несерьезный народ! Будем знакомы: валютчик Григорьев!

— Рудин!

— Литературная фамилия! Впрочем, с кем я только не встречался. Сегодня утром на правиловку Пушкина заграбастали…

— Пушкина? — удивился Рудин.

— Александра Пушкина! Не поэта, конечно! Наркотой промышлял. От себя работал.

— Это как?

— Просто: купит мелким оптом, а продает в розницу. Рынок!

Дверь камеры резко распахнулась, и в камеру ворвались четверо надзирателей.

— Встать! — заорал старший. — Собрать вещи и на выход в коридор.

Задержанные, тихо матерясь, стали собирать свои шмотки. Владельцы коек скатали матрацы и вместе с ними по одному выходили в коридор.

— Большой шмон! — шепнул Григорьев Рудину. — Ныкать нечего?

— Пустой! — ответил Рудин. — Повязали меня тепленьким, подготовиться не успел.

Григорьев собрал все со своей койки и вышел вслед за всеми.

А надзиратели, не стесняясь еще не ушедших Рудина и Григорьева, стали колотить большими деревянными молотками по железным койкам.

— Чего это они? — спросил у Григорьева Рудин, когда они оказались в коридоре. — Крепость железа проверяют?

— И крепость тоже! — подтвердил Григорьев. — Есть специалисты, полосу отломают, заточку из нее сделают и надзирателя в заложники. А эти «настройщики» по звуку могут определить разницу, может, где что прилеплено. Мастера имеются и с той, и с другой стороны. Всю жизнь и соревнуются: кто кого…

— И кто кого, по-твоему?

— Борьба с переменным успехом. Пока «мы ломим, гнутся шведы».

Другие надзиратели заводили по одному задержанных в большую комнату с длинным столом, обитым оцинкованным железом, и проверяли каждую складку одежды, каждый шов матраца.

После шмона всех построили по двое в колонну.

— Руки за спину! — раздалась команда.

— Теперь куда? — спросил Рудин у Григорьева, с которым встал рядом. — Опять мыться?

Григорьев рассмеялся:

— Изредка бывает и так: кое-кто приходит утром в банный день помытым. Днем по положению у камеры помывочный день, вот и гонят помытого опять вместе со всеми мыться.

— Зачем?

— Не оставлять же его одного в камере. У него записано: общак, ему общак и создают. Одиночку не имеют права.

— А наши вещи?

— Их еще проверят не один раз. Большой шмон есть большой шмон. Мы идем на прогулку. Вернемся, вещички вернут.

— Шагом марш! — послышалась команда, и все дружно пошли до следующей решетки, где их остановили, пересчитали и сдали на руки следующему надзирателю, который повел их до следующей решетки, преграждающей путь как на волю, так и на прогулочный дворик, расположенный на крыше тюрьмы.

Но как только закрылась дверь за спинами задержанных, они были предоставлены сами себе на полчаса в пространстве прогулочного дворика, над которым была натянута мелкая сетка.

Кроме сетки, над двориками были проложены мостки с перилами, и по ним разгуливал вооруженный часовой.

— А это еще зачем? — удивился Рудин. — Я же не сокол, к тому же не летаю!

— Сетка для порядка больше, — хотя кто его знает… — Григорьев задумался. — Часовой с оружием для устрашения, но если кто тебя убивать будет во время прогулки, часовой будет стрелять на поражение.

Задержанные, предоставленные сами себе, занялись кто чем. Поворов забился в угол и смотрел оттуда злобным волком на всех. Айрапетян достал из ширинки две кожаные перчатки, мигом скатал из них мяч и ударом ноги отправил его Сойкину. А тому лишь бы побеситься. Мигом он послал мяч Маленькому, тот с ходу ударил по воротам, то есть по дверям, возле которых встал Айрапетян. Вратарь легко парировал удар и отбил мяч ногой к противоположной стене.

— Кто-то из «дернутых» утром недосчитается перчаток, — заметил Григорьев. — И я даже догадываюсь кто.

— Украли?

— Трудно назвать это воровством, — уклонился от осуждения Григорьев. — Ребятам скучно. А тот сквалыга всех достал борьбой за свою собственность. Вот его и наказали. Для чего им эта собственность — ты видишь.

— Пошли, поиграем! — предложил Рудин и бросился отнимать мяч у Маленького.

Григорьев стал играть с ним в паре. Затем Айрапетян поменялся с Маленьким местами, Маленький стал вратарем, и игра закипела со всей страстью неистраченных и неиспользованных сил застоявшихся молодых парней.

А Кузин с Великановым чинно гуляли, как и полагается пожилым людям, и вели «светскую беседу».

— Я все-таки не пойму, Сергей Сергеевич, — тоном академика спрашивал Великанов, — за что тебе семьдесят девятую шьют?

— Сам удивляюсь! Государство не только не потеряло ни копейки, наоборот, — приобрело. Обман потребителя был, не отрицаю. Ну, так и судите за обман потребителя, а не за грабеж государства.

— А на чем обманывал-то? — наивно спросил Великанов.

Но Кузин, как ни странно, охотно рассказал суть своего бизнеса:

— Я главным инженером ткацкой фабрики работал. Как-то пришла мне на ум хорошая идея: заметил, что очистки шерсти смываются в канализацию, установил мелкий фильтр, из этой шерсти пряжу стали делать пополам с искусственным шелком. Из пряжи ткань делали, костюмы шили. Которые продавали как чистошерстяные.

— А они были полушерстяные? — усмехнулся Великанов.

— Да мы бы их продавали как полушерстяные, но фабрика выпускает только шерстяную ткань. Против плана не попрешь! Но государство что теряло от моей деятельности? Почему мне инкриминуют хищение в крупных размерах? Когда всюду поощряется частная инициатива?

— А ты считаешь, хищения не было? С государством ты же не делился? «Мою шерстку прядешь, мое мясо варишь…»