Сергей Громов - Следствием установлено

Ведь никаких, ни малейших сомнений, что он убил жену, а потом выстрелил в себя.

Свидетели показывают, что из квартиры Охрименко раздались три выстрела. Первые два один за другим, третий — через какой-то не очень длительный промежуток времени. Через какой промежуток времени?

Те же свидетели показывают, что из квартиры после выстрелов никто не выходил. Оба окна смотрят на улицу, если бы кто выпрыгнул из окна, это увидели бы. Окно в кухне оказалось заперто на шпингалеты изнутри.

Два пятиэтажных дома в Сорочинке открыты со всех сторон, все, кто в них входит и выходит, на виду.

Все три выстрела сделаны из бельгийского браунинга. Теперь найдены все три пули. Лотинцев поднимал браунинг с полу очень осторожно, профессиональная привычка — не наследить своими отпечатками пальцев ни на одном предмете и не стереть те отпечатки, которые кто-либо мог оставить.

Если Охрименко, убив жену, хотел уйти от суда — у него имелось два исхода: немедленно скрыться или убить себя. Ни малейшей попытки скрыться он не предпринял. Он попытался убить себя. И Вронский в романе «Анна Каренина» стрелялся, но остался жив. Лев Толстой был тонким психологом, он нигде не оставил намека, что выстрел был сделан неточно с умыслом.

Было бы очень жестоко заподозрить Охрименко в том, что он инсценировал самоубийство, его застали в бессознательном состоянии.

Что же теперь диктуют сложившиеся обстоятельства? Охрименко хотел выстрелом в себя уйти от суда и не обнаружил желания давать какие-либо объяснения. На что он надеется? Во всяком случае, не на позицию отрицания, она бессмысленна.

Повторить попытку убить себя? На этот раз уже хладнокровно все рассчитав. Но теперь для этого ему надо найти оружие. Не в больнице же! Выброситься в окно? Со второго этажа? Такой прыжок навряд ли окажется смертельным.

Второй исход — опять же попытаться скрыться. Но в больничном халате и без штанов, да еще с бинтами на груди?

Чистосердечно признаться в совершенном. Тогда он может рассчитывать на снисхождение, ибо письма и показания свидетелей объясняют его психологический взрыв, похожий на состояние аффекта. Наказание может быть и не самым строгим по статье.

Этот единственно реальный исход Охрименко отверг. И врач, и сестры показывают, что он спокоен, не проявляет нервозности. У него были полные день и ночь для совершения попытки бежать. Такой попытки не замечено. Он не мог не знать, что придет следователь, что его будут допрашивать и даже могут переместить в тюремную больницу, откуда не убежишь и где над собой ничего не сделаешь.

Что все это значит?

Не кроется ли ошибка в поисках разгадки характера человека? Не профессиональный ли перед ним преступник, для которого убийство — действие рядовое, привычное? Если предположить, что попытка самоубийства — разыгранный спектакль, тогда убийство жены —· хладнокровно рассчитанное и столь же хладнокровно исполненное преступление. Тогда и ревность не мотив, а скрыто за ревностью что-то иное и очень серьезное.

Осокин колебался: не перевести ли его в тюремную больницу? Тем более что основания для предъявления ему обвинения в убийстве Елизаветы Петровны уже имелись.

Осокин сделал несколько шагов к кабинету главного врача, чтобы позвонить по телефону Русанову и посоветоваться. На полдороге остановился и вновь вернулся к окну. Логика замкнула круг рассуждений. Профессиональный преступник не стал бы стрелять в жену в квартире, на виду всего поселка, мог найти более подходящее время и место.

Да, письмам о Елизавете Петровне трудно поверить. Но это трудно ему, следователю, трудно председателю профкома и вахтеру, трудно тем, кто пытается рассудить это дело со стороны. А если у Охрименко имелись какие-то одному ему известные основания поверить письмам, хотя бы малой части того, о чем ему писали? Если поверил, то это катастрофа даже и не для ревнивого характера, даже и для флегматика, а не только для холерика. Если и вправду опостылела ему жизнь после этих писем? А ее реакция на письма, на его обвинения, если они были высказаны? Отрицание или вызывающее признание?

А что мог означать его отказ от объяснений по поводу писем? Возможно, он не хочет ославить убитую им жену? Зачем тогда показывал эти письма посторонним?

Если это так, а опровергнуть этот расклад не так-то просто, то арест и перевод в тюремную больницу сразу же поставят его во враждебное отношение к следствию и оборвут всякую возможность вникнуть в происшедшее. Осудить Охрименко не составит труда, понять трудно, а Разве не в этом состоит и смысл следствия, чтобы понять поступки человека, объяснить их с исчерпывающей полнотой для того, чтобы и суд мог вынести справедливый приговор?

Итак, или ехать в Озерницк к Русанову с докладом и со всеми своими сомнениями, или еще раз побывать в Сорочинке и выверить свои сомнения более обстоятельными допросами сослуживцев Охрименко, уточнить, какой был промежуток между первыми двумя выстрелами, а также было ли выяснение отношений между супругами.

Все еще колеблясь в правильности своих действий, Осокин все же решил в тюремную больницу Охрименко не переводить, лишь попросил главного врача особо внимательно приглядывать за ним.

В Сорочинку он попал на другой день. Это уже был третий день следствия. Его ждала там новость. Участковый, как только они встретились, положил перед ним еще одно письмо. Письмо к Елизавете Петровне…

На конверте размашистым почерком выведены ее имя и адрес. В конверте — коротенькая записка: «Лиза, все будет хорошо, как было и прежде! Я все прощаю и забуду, потому как заглянул на тот свет, там ничего хорошего не видно. Ежели в чем и нагрубил, то прости! Прохор».

Даты не стояло. Осокин взглянул на почтовый штемпель, письмо поступило в рязанское почтовое отделение на другой день после операции. Очнулся и тут же написал письмо…

— Почтальонша доставила прямо мне… Сообразила, что письмо для нас важно, — объяснял участковый.

Осокин не очень-то его слушал. Записка потрясла. Что это? Отработанный хитрый маневр, или действительно Охрименко не помнил, что сотворил в состоянии сильнейшего аффекта?

— Он с ума сошел! — вырвалось у Осокина.

Участковый зло усмехнулся.

— Тряхнуть такого сумасшедшего, мигом в ум войдет!

Осокин резко оборвал участкового:

— Остерегайтесь поспешных заключений, лейтенант! Он стрелял и в себя! Давайте лучше займемся разметкой времени.

Они прошли в Дом приезжих в ту же комнату, в которой уже ночевал Осокин.

Осокин положил на стол чистый лист бумаги и записал первый вопрос: «Когда приехала в Сорочинку Елизавета Петровна?»

— Вы можете ответить на этот вопрос? — спросил он Егорушку.