Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве

— Давай, давай, — захохотал абрек. — Делай цирк. Кидай нож, я поймаю. Медленно умрешь, сволочь!

С уважением Кныш подумал, что встретился с сильным противником, которого не проведешь на мякине. Значит, нож останется при нем — и то славно.

— Я к тебе с того света приду, — пообещал, совершенно уверенный, что говорит правду.

— Давай, буду ждать, — отозвался абрек — и вдруг начал падать. На груди у него, на белой рубахе вспыхнуло красное пятно. В изумлении Кныш обернулся. Это рыжая учудила: высунулась из дверцы и на весу, будто в акробатическом этюде, пальнула в абрека из пистолета. Всего один раз.

Через минуту они на бешеной скорости мчались по Ленинградскому проспекту.

— Хачиков не любишь? — полюбопытствовала рыжая.

— Почему? — ответил Кныш, надбавя газку. — Я всех люблю. Даже телевизионщиков.

Таина собирала банду с миру по нитке, с бора по сосенке. Клим, Санек Маньяк, какой-то колдун Егор Серафимович — вряд ли Кныш знал обо всех, но что их немного, в этом был уверен. Каждого она тщательно подбирала по каким-то одной ей известным критериям. Как она однажды выразилась, по мере функциональной необходимости. Ей доставляло удовольствие перетасовывать подельщиков, как карты в пасьянсе.

После заварухи на рынке она привезла Кныша в больницу к своему знакомому хирургу по фамилии Кампертер, и тот быстро, по-дружески его подштопал и уложил в отдельную палату. Возможно, ухватистый докторюга тоже был членом банды.

Наутро Таина его навестила, появилась в палате, как красное солнышко, — одетая в строгий шерстяной костюм, с огромным пакетом в руках. Смущенно улыбающаяся. Прекрасная, как утро. На миг Кныш усомнился: эта ли красотка пальнула в абрека из «вальтера»? Да еще из такой неудобной позы, из какой он сам не влепил бы точнее.

Она учтиво поинтересовалась, как он себя чувствует, в тон ей Кныш ответил, что превосходно, тем более царапина пустяковая, и надеется к вечеру слинять домой. Или, по крайней мере, завтра к обеду. Он не привык разлеживаться в частных клиниках, на это у него нет средств. Таина посоветовала не спешить, подлечиться как следует уверила, что доктор Кампертер не возьмет с него ни гроша, а потом без всякого перехода предложила работу.

Кныш сказал:

— Я тебя пару раз вроде видел по телеку… Туда меня зовешь?

Таина улыбнулась понимающе:

— Нет, не туда… Для телека ты не годишься. Поработаешь на меня лично. По отдельным поручениям. Но сперва расскажи, пожалуйста, немного о себе.

О себе он рассказывать не стал, но и не выкобенивался. Рыжей принцессе он был обязан жизнью, а такие долги солдаты выплачивают сполна. Он сказал:

— Вот что, девушка, я сейчас не совсем в форме, но что тебе понадобится, сделаю, не сомневайся. Без проблем и без всяких авансов.

В ту минуту ему, естественно, в голову не приходило, что девка сколотила банду. Слишком дикая мысль.

— Скажи, Володя, зачем ты затеял на рынке эту бузу? Ты ненормальный?

— Это очень личное.

— Но мне надо знать.

— Я же не спрашиваю, почему ты помогла — и все такое.

— Я сама скажу. Не люблю, когда одного травят кодлой.

Она невинно моргала, вроде строила глазки, но он смотрел на нее без мужского интереса. Вообще не мог определить, какие чувства испытывает. Во всяком случае спать он с ней не собирался. Хотя, наверное, не отказался бы, если бы предложила. Но сердце молчало. Он не верил в ее искренность. Девицы с телевидения, как он представлял, были особым сортом девиц, в которых по определению не могло быть ничего женского. Контуженный в Чечне, он ненавидел телевидение все целиком, со всеми его прибамба-сами. Это было многоликое, стозевное чудовище с миллионом трепещущих алых язычков, с музыкой и плясками, со спортивными программами и латиноамериканскими сериалами, и когда оно взялось со всей своей мощью, ложью и дурью преследовать, позорить и добивать нищую, полуголодную русскую армию, Кнышу и его товарищам стало не на что больше надеяться. Они продолжали свою маленькую войну с маленькими, диковатыми «духами», но никто из них ни разу не заснул спокойным сном. Телевидение каждому впрыснуло под кожу порцию неизвестного яда, оставшегося в крови навсегда.

Было что-то невероятное в том, что рыжая принцесса, чтобы спасти его, явилась именно из гнезда скорпионов.

— Давай условимся, Таина, — сказал он, — я работать на тебя согласен, если желаешь. Но есть просьба: поменьше ври. На меня вранье плохо действует. Любое. Даже женское.

— В чем я соврала?

— У тебя «вальтер» в сумочке, палишь без разбору, на экране кривляешься, а мне лепишь, что вроде ты защитница справедливости. За кого меня принимаешь?

Ошарашенная, она пристально его разглядывала, чернота ее синих очей сравнялась с ночным мраком.

— Володечка, — к ней вернулся дар речи, — а ведь мы с тобой поладим.

Через месяц он сидел в офисе охранной фирмы «Кентавр», где был директором и единственным сотрудником, — с правом подбора кадров. К этому времени он уже знал, что очутился в банде, но еще не избавился от недоумения. Сама по себе новая работа — то есть пребывание в банде — его не смущала. Вся жизнь в России стала бандитской, и у нормального мужика выбор остался небольшой: или стриги других, или дай себя стричь. Пока служил, это все его мало касалось, но когда попал на гражданку, воочию убедился, что старое понятие «заработать деньги» надо теперь понимать как отнять деньги у кого-то другого. Или, опять же, отнимут у тебя. Тем или иным способом. Да и все эти слова — банда, группировка, авторитеты — не имели старого значения и легко сочетались с понятиями — брокеры, корпорации, банки, депутатский корпус и прочее, — а все вместе это составляло сложную многоступенчатую конструкцию, которая называлась «российская демократия». В конечном счете адская машинка, заведенная лет десять назад, вероятно, из-за океана, предназначалась для того, чтобы лишить средств к существованию многомиллионную популяцию очумелых так называемых россиян, сжить их со свету и расчистить огромные территории для какой-то новой, неведомой, счастливой (как на Западе!) жизни. Эта великая, пока недосягаемая цель для простоты понимания примитивных аборигенов на первом этапе была обозначена словом «реформа». После контузии в голове у Кныша наступило странное просветление, и он осознал, что все они — участники грандиозного социального эксперимента, может быть, лишь немного уступающего по масштабу большевистскому в семнадцатом году; и теперь все правила бытования людей переиначены так, что невозможно отличить умом добро от зла, разобраться, кто прав, а кто виноват; и уцелеть в шизофренической реальности можно только благодаря инстинкту выживания. У кого он есть, тот спасется, у кого нет — погибнет. Один высокопоставленный политик очень правильно назвал все это «жизнью по понятиям».