Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве

Санек прикурил от одной сигареты вторую.

— Зачем тебе Иноземцев? Мало других баранов?

В изумительных темно-синих очах зажегся зловещий огонек.

— Не спрашивай, чего не понимаешь, ладно, Санечка?

Санек отвернулся, достал с полки початую бутылку водки.

— Эй! — насторожилась Таина — Не наберешься до вечера?

— Я не алкаш…

Не поднимая глаз, наплескал в стакан грамм сто, выпил, пожевал колбаски. Вот так всегда с ней: сперва все вроде нормально, смеется, шутит, дразнит — девка как девка. И вдруг что-то накатит, зацепится за какое-то слово — и так глянет, хоть плачь. Как на таракана. Будто она с другой планеты, а он — самец с хвостом. Кныш говорил: принцесса. Хороша принцесса с «вальтером» в сумочке! И где, в каком царстве она царствовала, когда не занималась очередной бандитской проделкой? В прошлое к себе, как и в настоящее, она никого не пускала. Санька уж точно не пускала. Он иногда, в добрую минуту, заикался: дескать, где ты, солнышко, живешь на самом деле? да кто твои родители? — и натыкался на этот презрительно-колющий взгляд. На телеке она иногда мелькала, но Санек в этом сомневался. Она ли? Клим тоже сомневался: не двойник ли? У Бореньки Интернета, ласкового теленка, вообразившего себя суперменом, была такая оригинальная версия. Он полагал, что рядом с ними существует виртуальный мир, созданный технотронной цивилизацией на бессознательном уровне, полная копия нашего реального мира. И мы, как болванчики, то и дело, не сознавая, вслепую, перешагиваем из одного мира в другой. Вот и Тинка появляется то бандиткой, то телезвездой. Интернет не видел в этом ничего особенного и доказывал, что лет через двадцать, когда наладят клонирование человека на конвейерной основе, этих миров образуется не меньше десяти, и у каждого из землян будет столько же воплощений. Кныш, который опекал Интернета, как заботливый дядюшка, во всем ему поддакивал, и Санек готов был поверить, что это не бред, или, во всяком случае, не полный бред. Клим цинично над ними посмеивался. Он был доволен, что под водительством рыжей они так мощно рубят бабки и наконец-то зажили на широкую ногу, на все остальное ему наплевать. Или он делал вид, что наплевать.

— Ты слышал про Тагира? — спросила Таина, прервав затянувшуюся паузу.

— Нет.

— Из гранатомета в него пульнули, когда из банка выходил.

— Ну да?

— Вот так, Санечка… А ты говоришь, зачем тебе Иноземцев? Всю нечисть к стенке поставим и мошну их порастрясем. Разве не весело? А ты вроде скучаешь.

— Я не скучаю, Тина, но зачем тебе все это? Ради бабок, я понимаю, но Тагир тебе что сделал плохого? Он же тебе дорогу не перебегал.

Потухли ее глаза. Поглядела на него с сожалением:

— Эх, Санечка, какой же ты еще пенек пеньком! — и тут же, как всегда с ней бывало, быстро начала собираться. Оставила ему книжку с золотым тиснением: «Из Нижнего Новгорода в Москву». На прощание звонко чмокнула в щеку.

— В шесть часов заеду. Форма одежды — полевая. Не пей больше, пожалуйста. Люсьен вечером угостит.

Когда уехала, улегся обратно в постель, открыл книгу. Попробовал читать, но не смог. От всех страниц тянуло блевотиной, но ведь кто-то же это читает, если книжка вышла. Долго разглядывал титульный портрет Иноземцева — хорош барин! Рожа хитрая, мясистая, как у борова. Такому с колуном стоять на большой дороге, а он вон куда забрался, на самый верх. Сколько же их там нынче окопалось, будто на захваченной территории? Дубы дубами, но правят, охмуряют. Санек политикой не интересовался, еще чего, он же не электорат, но и слепым не был, видел: народишко обнищал до крайности, и вся страна исполосована на лоскуты — скоро ничего не останется. Ничего пригодного для дальнейшей дележки. А этот жирный на портрете — один из тех, кому пофартило, кто среди первых уселся у пировального стола с огромной ложкой.

Санек не испытывал зла к победителям и не жалел побежденных. Обо всем происходящем судил примерно так: силой никто никого никуда не тянул. В коммунизм, может, гнали пинками, этого он не застал, а на рынок все поперлись добровольно, стадом, давя друг друга. Пирамиды, банки, акции, приватизация, доллар и прочее — людишки буквально ошалели от нахлынувшей благодати. Кого же теперь винить? И в избирательные урны бодро бросали бюллетени, выбирая себе в поводыри волков. Разинули пасть на халяву, а ее на всех не хватило. Чего же теперь скулить? Санек тоже свою жизнь сам не выбирал, его мальчишкой ткнули носом в эту помойку, не спросили, нравится ему или нет, посоветовали: радуйся, сволочь, пока живой. Вот он и вертится изо всех сил, чтобы только не затоптали. Ничего, он доволен, все нормально. Спасибо, что младенцем не урыли, дали чуток подрасти. Спасибо, что на солнышке погрелся, водку пил, телок трахал вволю. Чего еще надо? Он знал, что будет дальше. На одном из поворотов, на бегу срежут пулей или ножом, и он спокойно, без соплей, ляжет в гроб. Спасибо и за то, если завалят без лишних мучений. И при чем тут, дорогая подружка, господин Иноземцев с его вонючей книжонкой? Где он, и где Санек с братвой? Они расположились на разных полюсах — и ни при каких условиях вместе им не сойтись. Ан нет. Таина думала иначе.

С ее появлением поселилась в сердце Санька странная, тягучая тоска, какой прежде не ведал. Ее азарт, нетерпение, ее несказанная женская прелесть словно манили куда-то в иные края, где он никогда не был и не чаял побывать. Что это — наваждение или любовь? Таина была сумасшедшая, спятившая от какой-то, наверное, детской обиды, это понятно, но почему она забрала над ним такую власть? И не только над ним. Что увидел в рыжей насмешнице умненький Боренька Интернет, банкирский сыночек? Да что там Боренька, он за любой женской титькой вприпрыжку побежит… А Кныш? Этого на мякине не проведешь. На баб у него взгляд укоризненный. И что же? Бурчит чего-то, качает права, а на самом деле по одному движению наманикю-ренного пальчика готов прыгнуть в огонь. И прыгнет, если пошлет. И Клим прыгнет. А сколько еще мужичков, молодых и старых, копошатся, попискивая, под ее розовой пяткой?

Санек страдал оттого, что понимал: даже если удастся заманить ее в постель, ничего не изменится. Он так и будет снизу вверх заглядывать в сумрачные, иссиня-черные глаза, жадно ловить вспыхивающую, как гроза, ослепительную улыбку одобрения… Положа книжку на пузо, Санек задремал — и во сне опять встретился со своей любовью. Таина обняла его голову, прижала к теплой груди и прошептала в ухо: «Не дрейфь, Санечка! Тряханем эту гадину так, что из нее перья посыпятся!..»

Полевая форма — это толстый свитер, кожаная куртка и джинсы, но Санек не один тут был такой. Среди множества приличных господ в строгих костюмах и прекрасных дам в изысканных вечерних платьях, усыпанных драгоценностями, попадались персонажи вроде паренька с золотыми серьгами в обеих ноздрях, одетого в какое-то подобие женской ночной рубашки с кружевами. Они с Таиной опоздали часа на полтора, официальная часть уже закончилась, и в большом зале, среди накрытых столов царила непринужденная атмосфера на грани группового перепоя. Мелькали знакомые лица — кинозвезды, рок-певцы, депутаты, криминальные авторитеты, правительственные чиновники, не слезающие с экранов телевизора, — но Таина не дала ему толком оглядеться. Силком оттащила от стола, едва он успел хлопнуть пару рюмок и еще дожевывал кусок осетрины, и подвела к высокой, крупнотелой блондинке с белым кукольным личиком, с наивными, как у Мальвины, огромными голубыми глазами. Блондинка стояла в тесном кольце мужчин, преимущественно пожилого и среднего возраста. Увидев Таину, сделала пластичный рывок ей навстречу, выходя из мужского окружения.