Сергей Белошников - Полнолуние

– Нет, это точно будет получше, – сказал я. – Если действительно посмеет напасть, я разнесу его в клочья.

– Кого это разнесут в клочья? – раздался удивленный знакомый голос у меня за спиной.

Мы с Николаем Сергеевичем обернулись.

Перед нами стояла Стася. Стояла она чуть скособочившись, потому что через плечо у нее на ремне висела большая, туго набитая спортивная сумка. Стася изумленно переводила взгляд с меня на старика и обратно. Больше конечно же она смотрела на меня – и немудрено, если учесть мою раскрашенную, как у индейца, физиономию и устрашающий боевой наряд. Да еще помповую пушку в руках.

– Так все же – кого вы собрались прикончить, а, друзья? – повторила она вопрос.

– Что ты здесь делаешь, Станислава? – наконец пришел в себя Николай Сергеевич.

– Зашла на огонек, как видишь. Но ты не ответил на мой вопрос, дед.

– Нет уж, подожди, – слегка повысил голос Николай Сергеевич. – Позволь мне сначала узнать: что происходит? Почему ты с сумкой? Почему ты не в Москве? Ты же мне сказала сегодня днем по телефону, что уедешь вместе с родителями?!

– Слишком много вопросов, дед, – вздохнула она и скинула сумку на пол. – А ответ один: я не поехала с ними. Уточняю: не поехала без тебя. И не поеду. А ты что, Кирилл, решил объявить небольшую войну? И кому же? – повернулась она ко мне.

– Вы что же – уже знакомы? – удивленно посмотрел на меня старик.

– Э-э-э, видите ли, Николай Сергеич… – промямлил я, не зная толком, что и сказать.

– Мы случайно повстречались сегодня днем, – решительно объявила деду Стася. – К тому же ты нас познакомил давным-давно, не так ли?

– Вообще-то так. Но, Станислава, ты же обещала уехать!

– Дед, ты просто невыносим. Я же тебе все объяснила. Никуда я не еду. Вернемся к нашим баранам: что здесь происходит и кого это вы решили грохнуть?

– Станислава! – повысил голос старик.

Но она плевать хотела на строгий голос деда. Подошла ко мне и осторожно потрогала рукоятку ножа, висящего у меня на поясе.

– Кажется, с легкой руки моего любимого дедули ты решил выйти на тропу войны, – сказала она. – И я догадываюсь, для того, чтобы прикончить, а еще лучше – словить неуловимого алпатовского Чикатило. Каковой может оказаться твоим пропавшим братцем. Так вот для чего ты сюда приехал, да?

– Да, – кивнул я.

– Дед тебя вызвал?

– Да, – повторил я.

– Понятно, господин охотовед.

Она оглядела нас и добавила:

– Молодцы. Отличники боевой и политической подготовки. Ну а теперь, товарищи робин гуды, рассказывайте, что вы затеяли. Я ведь вас с поличным застукала. Рассказывайте, не стесняйтесь – все свои.

Мы с Николаем Сергеевичем переглянулись. Делать было нечего – и мы все ей рассказали. Опуская лишь несущественные подробности. Тем более что Стася сама уже многое знала.

– Ладно, дед, я тебя люблю, – сказала Стася, когда старик закончил свой рассказ. – Поэтому я решила сделать две вещи. Первое – не выдавать вас ни этому козлу-майору, ни…

– Станислава! – возмущенно воскликнул Николай Сергеевич.

– Именно козлу. Он, кстати, и тебя подозревал в убийстве. Не отказывайся, я знаю. Так что я ничего не расскажу ни ему, ни нашему общему другу Антону Михайлишину. Для всех окружающих Кирилл так и останется безобидным сибирским геологом. А второе – я уеду в Москву.

– Очень хорошо! – согласился Николай Сергеевич. – Завтра же утром я тебя отправлю.

– Нет, дед, не завтра. Мы пойдем на разумный компромисс. Я уеду вместе с тобой. Когда убийца будет пойман.

– Ты что, с ума сошла? – возмутился старик. – Когда это еще будет?

– Скоро. Судя по тому, как подготовился к охоте твой гуманист-воспитанник, – кивнула Стася в мою сторону, – произойдет это в ближайшее время. Вот так. Надеюсь, ты согласен на мои условия, ибо других не будет.

И старик в конце концов был вынужден согласиться. Тем более что мне пора было выходить: было уже почти девять. На улице стемнело, ночь, судя по всему, должна была выдаться безлунной. Хотя позже луна вполне могла и вылезти. Что было бы некстати.

Старик погасил свет в гостиной. И мы прошли темным коридором к незаметной дверце, выходившей с торца дома прямо в заросли сада.

– Ну, с богом, Кирилл. Пора, – негромко сказал он и пожал мне руку. – Поосторожней там.

– Не волнуйтесь, Николай Сергеич, все будет нормально, – сказал я. – Охота – не работа. Я вернусь не позже четырех – все равно потом будет уже слишком светло. А он ведь охотится только в темноте. Нет смысла дольше в лесу оставаться. Закройтесь на все замки, возьмите с собой оружие. Никого не пускайте, хорошо?

– Хорошо, хорошо, – проворчал старик.

И тут, пока он отвернулся, возясь с засовом двери, Стася поднялась на цыпочки, обняла меня за шею и, крепко прижавшись к щеке губами, неслышно для деда быстро прошептала:

– Возвращайся скорей, я буду ждать…

Вот такие неожиданные пироги.

Я выскользнул из дома в темный сад. Нырнул под густую яблоню, свесившую до земли длинные ветви, усыпанные яблоками. И замер: глазам надо было привыкнуть к темноте. У меня за спиной еле слышно скрипнула закрывшаяся дверь. Я мигом выбросил из головы все посторонние мысли – я снова был на войне. Потому что при всем желании я не мог назвать охотой то, что мне предстояло сделать.

Это была война.

И как всегда было на войне, все мои чувства сразу же донельзя обострились и утончились. Напряжение. Да, это было напряжение, от которого за годы, прошедшие со времени моего возвращения из Афгана, я уже успел отвыкнуть.

Минут через десять зрение уже вполне адаптировалось к ночному мраку. Я огляделся. Вроде бы – ничего подозрительного. Только из дома со второго этажа доносились еле различимые голоса Николая Сергеевича и Стаси.

Пора.

Я взял "моссберг" на изготовку и бесшумно двинулся через сад в сторону леса, который начинался прямо за оградой дома Николая Сергеевича.

Едва я перемахнул ограду и свернул налево, пройдя кустарник, как тут же попал в непролазную чащу осинника. Со всех сторон меня обступила темнота. Только слабый свет, падающий с неба из прогалов в тучах, очерчивал неясные контуры деревьев и освещал прогалы маленьких полянок.

Я шел пригнувшись, перед каждым шагом осторожно ощупывая ногами землю, чтобы, не дай бог, не наступить на какой-нибудь сучок. Через каждые десять – пятнадцать шагов я останавливался и вслушивался в тишину, окружающую меня. Пока ничего не говорило о присутствии поблизости живого существа.

Ни малейшей небрежности я допустить не мог. Тем более не мог рассчитывать на везение, как иногда бывает на обычной охоте, пусть даже и на серьезного зверя – медведя или рысь. Хищник, даже свирепый, редко сам нападает на человека. Как правило, это происходит тогда, когда человек загоняет его в угол. А так любой зверь до последнего старается избежать схватки с человеком. Звери – они умные и понимают, что расклад не в их пользу.