Сергей Белошников - Полнолуние

Но только увидел.

К стыду своему должен признаться, что не услышал шагов за спиной. Вообще ничего не услышал, кретин. Расслабился, дубина, потерял бдительность. Только неожиданно почувствовал на затылке легкое дуновение, с большим опозданием сказавшее мне об опасности, внезапно возникшей у меня за спиной. Я успел щелкнуть предохранителем и начал было поворачиваться, вскидывая "моссберг", но не успел.

Было такое ощущение, что сзади мне на голову обрушилось дерево. Все вокруг стремительно перевернулось, земля ударила в лицо и последняя мысль, которая у меня промелькнула, была: как же глупо я влопался, дурак!

А потом все исчезло.

Пришел я в себя от ощущения чего-то мокрого и холодного на лице. Потом до меня дошло, что это, скорее всего, вода. Дождь, что ли, начался?.. Так что – выходит, я еще жив?..

В башке тупыми пульсирующими толчками отдавалась жуткая боль. Я с трудом разлепил веки. Перед глазами все плыло, прямо передо мной маячило, колебалось какое-то смутное светлое пятно. Я напряг зрение, пытаясь его сфокусировать, отчего головная боль еще усилилась. Пелена постепенно развеялась, и светлое пятно превратилось в чье-то перекошенное, заплаканное лицо. Кажется, женское. Кто же это?..

– Ты меня слышишь, слышишь? – словно сквозь вату донесся до меня чей-то перепуганный голос. – Кирилл, миленький, отвечай!.. Ну, пожалуйста, отвечай!.. Кирилл!..

И только тогда до меня наконец дошло, что прямо передо мной стоит на коленях Стася. Одной рукой она обнимала меня за плечи, а в другой держала ржавую консервную банку с водой. Так вот что за дождь, оказывается. А потом я понял, что полулежу, привалившись к стволу березки. Я с трудом поднял руку и осторожно коснулся пальцами затылка в том месте, где, не стихая, пульсировала боль. И нащупал здоровеннейшую шишку. Поднес трясущиеся пальцы к глазам: они были в темной, липкой, уже начавшей густеть крови.

– А ты что здесь делаешь?.. – еле выговорил я.

– Я?.. Я ждала, ждала, никак не могла уснуть, – забормотала она. – Дед тоже не спал, все по кабинету бродил, я слышала. Потом он все же уснул, а я так и не смогла. Смотрю – уже четыре часа утра, а тебя все нет и нет. Я стала думать – почему же ты не возвращаешься?.. Встала потихоньку, оделась и пошла тебя искать…

– Куда? – прохрипел я.

– Сюда. Ведь эта тропинка – самый короткий путь от Марьина озера, вот я и решила, что ты наверняка по ней будешь возвращаться… Я очень волновалась и вообще у меня какое-то нехорошее предчувствие было… – Она говорила быстро, испуганно, озираясь по сторонам. – Деда я не стала будить, пошла одна… Страшно было, конечно, очень… А потом вдруг вижу: ты здесь лежишь, вся голова в крови… И я подумала, что он тебя убил…

Голос у нее прервался, и она коротко всхлипнула.

Я внимательно посмотрел на нее: маленькая, беззащитная девчушка. Сидит передо мной в накинутой поверх легкого платьица курточке, в резиновых сапогах на босу ногу и трясется – то ли от холода, то ли от страха. Но ведь не побоялась пойти в ночной лес одна, без оружия.

И тут я сделал то, чего сам не ожидал: обнял ее и прижал к груди. Стася сразу затихла, перестала всхлипывать, и я почувствовал, как отчаянно колотится ее сердце.

Мы сидели молча, крепко обнявшись, а вокруг по-прежнему клубился туман и казалось, что утро так никогда и не наступит.

Ему казалось, что утро так никогда и не наступит.

Сейчас, в этих полусумерках все предметы вокруг терялись и расплывались в темно-серой безразличной глубине. Он не мог понять, где он и что с ним произошло. Он ничего не мог вспомнить.

Что-то случилось.

Что-то не совсем обычное, что-то, чего раньше с ним не бывало. Он приоткрыл глаза, со стоном приподнял раскалывающуюся от пульсирующей боли голову и наконец понял, где он. Он лежал на узкой, еле приметной тропинке, вьющейся среди лесной чащобы; под ним был упругий ковер мха и кустиков брусники, а рядом – заросли волчьей ягоды и орешника, невысокие елки, тающие в тумане, а над верхушками елок – уходящие ввысь, теряющиеся в темной мгле прямые стволы сосен. Он посмотрел на свои руки, судорожно вцепившиеся в мох. По указательному пальцу левой руки неторопливо полз крохотный сизокрылый жучок.

А костяшки пальцев правой сплошь были в засохшей крови. Он ими осторожно пошевелил. Было почти не больно. Он повернул кисть правой руки и потер костяшки о мокрый мох. Кровь почти сразу стерлась. Это была не его кровь.

И тогда он все вспомнил, и на смену напряжению пришло пустое безразличие.

ЭТО опять приходило к нему.

Но как-то не так, как раньше. Он ни в кого не превращался, нет. На сей раз ЭТО заставило его действовать, не меняя облика. Единственное, что изменилось в нем, так это сила – она, он это хорошо помнил, увеличилась десятикратно. И еще – костяшки пальцев на кулаке правой руки заострились, покрывшись костяными острыми наростами: он помнил ощущение в правой руке, когда с невероятной силой сверху вниз, сзади ударил кулаком по голове поднимающегося со дна низины человека; помнил, как лопнула кожа на затылке того, с ружьем, как брызнула во все стороны кровь и тот стал медленно оседать перед ним на тропу, а ружье долго-долго падало из разжавшихся пальцев в густую траву.

Но также он прекрасно помнил, что в последнюю микросекунду перед тем, как его крепко сжатый кулак коснулся затылка человека, он чуть изменил направление движения руки: кулак прошел по касательной, не проломив тому, с ружьем, череп, и это спасло жертве жизнь.

Почему он его не убил?

Он не понимал. Так же, как не понимал, почему не убежал, как прежде, после нападения, а спрятался неподалеку, на этом же краю низины, чуть выше, рядом с тропинкой, ведущей к смутно видневшейся в полутьме крыше дома.

Он остался. Он чего-то ждал. Зачем?..

Так он стоял совершенно неподвижно, беззвучно дыша, слившись с высоким густым кустом бузины, превратившись в его часть, в естественную составляющую замершего в тумане леса. Ничто не выдавало его присутствия: малиновка, присевшая в полутора метрах от него на ветку клена, даже не заметила присутствия постороннего живого существа.

И он дождался.

Ни туман, ни полумрак не помешали сразу же увидеть ее, промелькнувшую на спуске в низину – в просветах между сплетением веток и листьев. Светлые спутанные волосы почти скрывали ее лицо; он слышал ее частое, прерывистое дыхание, он видел высокую, подрагивающую при каждом шаге грудь в проеме распахнутой куртки и тонкие руки, отводящие в сторону ветки, перекрывающие тропинку. Она прошла совсем близко, конечно, не заметив его, и стала быстро удаляться, спускаясь вниз к тому, без сознания лежащему на тропе. Еще он успел разглядеть ее лицо: напряженное, бледное.