Александр Берг - Надежда-прим

— Скажите пожалуйста! — глаза Надежды Викторовны лукаво блеснули. — МММ, Надежда-прим! Это же надо — хрен знает че, а как звучит!

Утро 3 октября 1993 года Надежда Викторовна Коробейникова встретила в своем новом офисе в доме напротив бывшего обкома партии. Офис был не так, чтоб велик — обыкновенная трехкомнатная квартира на первом этаже сталинской пятиэтажки, с раздельными санузлом, кладовкой и кухней. Под потолком — огромные антресоли, похожие на багажные полки в поездах дальнего следования. Все пространство, кроме пола, оклеено выцветшей от времени модной клеенкой. При въезде клеенку решено было не сдирать и обои не клеить. По твердому убеждению Надежды Викторовны клеенка располагала народ к доверию.

Зато на входной двери с внешней стороны блестела приятных размеров медная табличка с интригующей надписью: МИА «Надежда-прим» Наш девиз: поможем ближнему и себе сами!

Точно такой же девиз красовался над входом в прихожей, но уже с размахом, то есть во всю стену и до самого потолка. По-христиански сострадательно и по-буржуйски самонадеяно — но суть, кажется, схвачена верно. Смущало одно: помочь ближнему, конечно, по-божески, но зачем же помогать самим, когда на то есть Бог!

И еще не известно, как к подобной помощи отнесется ближний. Ведь взамен ему, наверняка, придется помогать всем, а это, упаси Бог, всегда обременительно и для одного непосильно.

Надежда Викторовна долго ломала голову над этим вселенским парадоксом, и даже поначалу со слезами, но в итоге решила, что чем заковырестей, тем лучше для дела. Ведь вот носил же молодой Маяковский дурацкую желтую кофту и подвешивал рояль под потолком на сцене! А все для того, чтобы публика досидела до конца представления в ожидании обещанной разгадки.

К тому же в последнее время Коробейникова стала чувствовать в душе какое-то смутное религиозное томление. Совсем чуть-чуть. Какое-то едва уловимое предчувствие преждевременного раскаяния за еще несовершенные грехи. И это не оставляло сомнений, что грешить придется. И даже по-крупному! Но как ни странно, предчувствие близкого греха было таким же сладким, как и предчувствие последующего за ним неизбежного раскаяния.

Так вот, на утро была назначена встреча с собкором «Комсомольской правды», которого не весть когда и как образовавшиеся друзья настойчиво рекомендовали на пост советника.

Вчера Надежда Викторовна до позднего вечера изучала его гороскоп. В нем что-то не сходилось, она нервничала, ее раздражала астральная несовместимость натур. Знаки зодиака, как водяные знаки на денежных купюрах, завораживали и пугали.

Не приняв никакого решения, Коробейникова сдуру включила телевизор и обомлела. Оказывается, в далекой Москве уже целый день бушует самый, что ни на есть настоящий октябрьский переворот. Народные депутаты окончательно разругались с Президентом и забаррикадировались в похожем на гигантский аквариум здании Верховного Совета, а мятежный вице-президент, генерал, усатый красавец Руцкой, недрожащей рукой направил «всех боеспособных мужчин» на штурм московской мэрии и телестудии Останкино.

Но на этот раз русский бунт, бессмысленный и беспощадный, больше напоминал тяжелый похмельный синдром. Пока чернорубашечники Баркашова нестройными рядами дефилировали перед парадным входом парламента, спикер Хасбулатов страдал от жестокой истерики и душевной анемии одновременно, народовольцы Анпилова, прижатые к асфальту автоматными очередями спецназовцев «Витязя», безуспешно пытались подняться в психическую атаку на телестудию, Руцкой, матерясь, умолял председателя Конституционного суда Зорькина поднять на защиту российского рейхстага «всю сраную мировую общественность», а Ельцин просил группу «Альфа» хотя бы помаячить у его стен — народ впервые в своей истории натурально безмолвствовал и предпочитал участвовать в эпохальных событиях по месту жительства, то есть, у экранов телевизоров. Такое совершенно нетипичное для русских людей бездействие в разгар большой драки повергло многих в состояние крайней депрессии и раздвоения личности, близкое к белой горячке, но, главное, к полнейшей профнепригодности на следующий день.

И когда поутру из изрядно подкопченного огнем танков аквариума с узелками и подушечками-думочками по одному потянулись насмерть перепуганные, замученные бессонной ночью его защитники, россияне по-черному завидовали им: люди отправлялись отсыпаться в «Матросскую тишину», а они после точно такого же ночного кошмара должны были тащиться на работу.

Надежда Викторовна не завидовала опальным депутатам и не мечтала отоспаться на жестких нарах «Матросской тишины». Сейчас, как никогда, она была твердо убеждена, что ее ангел-хранитель и ангел-хранитель России — одно и то же лицо.

Подумать только, ведь подыми вчера эти засранцы, Руцкой с Макашовым, всех боеспособных мужчин, а Ельцин — обломись с «Альфой», сегодня над зданием бывшего обкома партии, что напротив, снова бы гордо реяло красное знамя с серпом и молотом, а у входа, как всегда в последнее время — после партии там располагался областной совет депутатов трудящихся — замерла бы охрана из какого-нибудь Союза красных казаков или русских коммунно-патриотов Рычкалова! А от этого офиса не осталось бы даже запаха ее духов, кстати, на этот раз настоящих французских, в упаковке, соответствующей мировым стандартам!

Хотя… и думать тут нечего: коммуняки уже давно — отстрелянные патроны, и Надежда Викторовна вместе со всем народом боиться их больше по врожденной привычке.

Буквально перед самым августовским путчем, в конце июля, в поисках первоначального капитала и моральной поддержки забрела она в один очень крутой райком партии, и к величайшему удивлению была тут же принята первым секретарем.

Робко и тогда еще довольно путано Коробейникова выложила перед ним кое-какие тезисы придуманой ею «игры на деньги». После первых же ее слов партийный босс, ухоженный мужчина лет сорока, с чистыми ногтями и грозным комиссарским взглядом, начал медленно вставать с места.

Надежда Викторовна мгновенно ощутила приступ смертной тоски, и уже хотела сказать, что она неудачно пошутила, но не успела. Первый через стол протянул к ней свои железные руки с японскими часами «Ориент» на левом запястье. Надежда Викторовна стремглав вскочила со стула: вот сейчас ее схватят за грудки, замкнут на руках наручники, даже не зачитают, а просто намекнут на смертный приговор, а стенку долго искать не придется! И не обязательно в глухом подвале, как писали в газетах, можно и прямо тут, не выходя из кабинета. Партия задергана Перестройкой, ей сейчас не до условностей!