Александр Берг - Надежда-прим

— Не смеши! — разухабисто прервала его жена. — Како клеймо? Почаще смотри телек! У них там, за бугром, за километр от виллы стоит столб с вывеской: «Частная собственность. Въезд воспрещен!» И никто не трясется от страха! А чтобы вот так — над всем городом, да как зигзаг молнии! Да забесплатно! Так это ж че ж? Мечта миллионера!!! А ты клеймо, клеймо!

Закусив указательный палец, генеральный директор «Родничка» замер в нерешительности. Слова супруги, а сособливо ее тон, действовали успокоительно. В самом деле, ну и че?! Частная собственность нынче в законе. А эти… родные и близкие, позвонят-позвонят и заткнутся. Еще и камушки принесут на его могилку — все как один!

Последняя мысль Мокрову показалась глупой. Причем тут могилка? Но именно она почему-то снова ввергла его в пучину сомнений и страхов.

— Знаешь че, — чувствуя зарождающуюся в желудке, как будто предсмертную, икоту промямлил он. — Убьют они нас! Давай им все отдадим! Нет денег — нет проблем!

— Че отдадим? — глаза супруги угрожающе пожелтели.

— Ну выигрыш этот отдадим! — уже облегчено затараторил Мокров.

— Как? Весь? — Мокрова посмотрела на мужа с профессиональным интересом психиатра.

— Ну не совсем весь, — хитро подмигнул ей тот, — че-то можно и себе оставить.

— И кому же отдадим?

— Ну этим самым… родственничкам. Пускай подавятся! А то…

— Ни-ког-да! — отчеканила супруга. — Родственничкам? Ни-ког-да!

В напряженном раздумии Мокров придавил одной ногой другую. Стало больно.

— Ну хорошо! Ты права! Пусть не родственничкам! А кому? Нуууу допустим этому… как его… сиротскому приюту! Во! А родственнички обломятся!

— Ты… умник, кому-нибудь эту свою хреновину уже сообчил? — осторожно осведомилась мадам Мокрова. — Или меня первую ею осчастливил?

Голос жены почему-то показался мужу обнадеживающим.

— Да нет, рыбонька! Кому же?! Только тебе! А ты полагаешь… нужно всем? Так я завтра же всех обзвоню, и в газету дадим объявление: мол так и так, из гуманитарных соображений! Ты представь, над площадью Павших революционеров: Мокровы — спонсоры детского дома! Не хило!

— Не хило! — почти добродушно откликнулась супруга. — А как же «Родничок»?

— Какой «Родничок»? недоуменно переспросил генеральный директор «Родничка». — Ах, этот! Так он в лесу, на этом самом… Че ему сдеется! А причем тут «Родничок»?

— Как это причем? — мадам Мокрова по-собачьи облизнулась. — Ты ж теперь кто?

— Кто-кто? — совсем как его женушка у зятя Витька прозаикался Мокров. — Ты че, забыла? Я…

— Вот именно! Генеральный директор международной игровой ассоциации «Надежда-прим-два». Так все говорят!

— Я?!!!!!!!! А кто, кто… кто именно так говорит?

— Ну, например, твой придурковатый зятек! А че?

— Ты была у Витька? Но зачем? И он тебе такое сказал?

— Ага! А ещо он требовал с тебя две с половиной тыщи баксов. За игру!

— А ты?

— А я сказала, что рады бы тебе, дорогой зятек-Витек дать взаймы, и не позорные две штуки, а весь выигрыш, но…

— Че но? — чуть не плача, уставился на жену Мокров. — Че но-то?

— А то… сказала я, что на весь выигрыш мы купили «Родничок», с лесом и Кисегачом! Теперь он наш, и никаких «но»! Нет денег — нет проблем! Так что, Макарыч, не нужно ниче никому отдавать. Все уже отдано!

— Ты че, баба, белины объелась! — только и смог выдавить из себя бедный генеральный директор и обреченно закачал головой.

Из дневника собкора «Комсомольской правды»

«Вчера виделся с мадам Коробейниковой. Презанятная, прости господи, бабешка. Оказывается, она сейчас голее, чем тогда… в весеннем лесу. Ну и где ее «высокорентабельное производство»? Ферма в деревне, кафешка и кулинария в городе… Тоже мне курицы с золотыми яйцами! И как это я тогда так лохонулся! Но когда тебя голая дама собственными трусиками по голой спине… брррр! Лично я себя понимаю! А народ как всегда пускай безмолвствует! Че ему, горемычному, сказать! Тем более, на Руси, тем более, в наших краях!

Но какова однако натура! Тэтчер рядом с нею — Красная шапочка! Подумаешь, Фолклендские острова! У нашей расчетный счет и собственность под арестом, а она дает указание кассирам: всем, всем, всем! Деньги от населения принимать, но не выдавать!

Воистину русский человек — всегда божий человек! Вот и мадам виноватой «по человеческим законам» себя не считает. Единственно в чем, говорит, повинна — в единоборстве с Богом: замыслила сделать доброе людям, повела их к духовным ценностям через деньги!

А с Господом-то и не посоветовалась! А это, прости господи, смертный грех, хуже скотоложства!

Теперь изучает Библию. Ищет себе оправдание. Я говорю ей: вам, мадам, уже самим по силам Священное писание писать! Вы ж — Христос нашего времени и мать его в одном лице. Всех решили осчастливить, даже ценой их гибели.

Не поняла. Сходу сказала глупость. Впрочем, как всегда. Ты, мол, товарищ, еще не дорос до моего замысла. Какое твое созвездие? Самое плевое! Так что, мол, пиши письма в свою контору и славь сильных мира сего!

Кого, к примеру, интересуюсь, славить? Не вас ли лично, Надежда Викторовна?

Посмотрела на меня, как наш главный редактор на собкора, то есть с легким презрением, и вдруг спрашивает: ты, товарищ, когда мишке на голову ружье уронил, о чем подумал?

Сволочь, а не баба! Но кровь полирует! Я теперь над этим вопросом, как проклятый бьюсь! Забыл напрочь! Даже подумал: лучше бы я тогда вместо ружья с ветки упал. А она, стерва, смеется: Водолей Тельцу — сам знаешь! Проехали!

Да! Брешут, что работала мадам без лицензии. Свидетельствую: лично ездила со мной за ней в Москву к самому Починку, дай Бог ему здоровья до конца его карьеры! Он заверил: лицензия не нужна. И то верно: зачем лицензия на отстрел Шариковых и Голубковых!

А игра, она говорит, замечательная! На нее столичный институт патент выдал. И если бы не людская злоба и жадность да провокации со стороны отдельных личностей…

Ну да, думаю, патент! Как до революции проститутке! Чтоб не хворала!

Хотел озвучить, но решил повременить. Пригодится для некролога. А че! Пусть не задает глупых вопросов! Ружье, ружье!!! Тоже мне — козырная дама!

Но… уважаю! «Надежда-прим» — классный заголовок! И кто ей его подарил? Неужели я? А больше и некому!

P.S. А «Надежда-прим-2»-таки заработала! А мадам сомневалась, что Надежд не может быть две! С таким-то народом? Да хоть три!

Ровно в девять вечера, когда низкое небо над городом было сплошь забито прокислеными снежными тучами, перед оббитой железом дверью одного из подъездов по улице Артиллерийской остановилось двое. Один из них был чудовищно толст и в шапке, другой — без шапки и… ничего особенного.

По всему войти в подъезд они не очень-то торопились. Долго топтались перед хлопающей на ветру дверью, докуривая окурки до самого фильтра, так же долго отряхивались, переглядывались, зябко потирали как будто озябшие руки, хотя мороз для этих мест был совсем пустяковый.