Инна Тронина - Миллениум

— Я туда и иду, — пробубнил мужик с потрясающе сизым носом.

Больше ни слова не вымолвив, он зашагал через двор, и Грушин отправился следом, придерживая плескавшуюся во внутреннем кармане плаща поллитровку. Сыщик понимал, что Лобысевич сейчас горюет и ни за что не откажется от лишней бутылки. В свою очередь, молча квасить он не станет, и выложит Олегу всё, как на духу. Подобный приём срабатывал не раз, причём с куда более интеллигентными людьми, и ни один ещё не послал угощающего куда подальше. Все охотно подставляли стаканы и делились наболевшим.

В столовой Грушин походил туда-сюда, пытаясь среди студентов, тех же вьетнамцев и прочей торговой публики отыскать Лобысевича, описания которого не имел. Тураев обрисовал внешность Алексея, которая нынче оказалась ни к чему, а вот папаню его отыскать навскидку оказалось не так-то просто.

В конце концов, остановился на гражданине с пшеничными усами, лет сорока пяти, который жадно поглощал гречневую кашу с пережаренной котлетой, сильно посоленную и сдобренную перцем. Жилистые руки его с грязными ногтями хватали то ложку, то вилку, то стакан с компотом; шарили по столу, сбивали стаканчик с салфетками. А заплывшие глаза встречали и провожали каждого, кто появлялся в столовой или покидал её.

Грушин, ничуть не скрывая своего интереса, уселся за стол и спросил угрюмого мужика:

— Вы, случайно, не Родион Адамович? Мне нужен Лобысевич.

А сам подумал, как глупо будет выглядеть, если расчёт окажется неточным. Мужик едва не подавился от удивления, не несколько мгновений застыл с разинутым ртом. Наконец, собравшись с силами, он проглотил кашу.

— Ну, я Лобысевич. А ты кто такой? Для чего я тебе нужен?

— Меня зовут Олег, — широко улыбнулся Грушин и тут же скорчил скорбную физиономию. — Выражаю вам искренние соболезнования, Родион Адамович, в связи с гибелью сына. Именно о нём я и хотел поговорить.

— А чего о нём говорить? — вздохнул Лобысевич, пощипывая усы и глядя в пустую тарелку из-под борща. — Этим, паря, и должно было кончиться.

Олег помолчал, смущённый странной реакцией папаши на гибель сына. Но потом решил, что так даже лучше — меньше будет слёз и жалоб. К тому же старший Лобысевич явно знал что-то важное, и не прочь был поделиться накипевшим с рыжеволосым весельчаком, которому очень трудно вспоминать о грустном.

Ничего чёрного Родион Адамович не надел, и его свекольного цвета ковбойка прекрасно просматривалась изо всех углов обеденного зала, а на потёртых джинсах сияла внушительная кожаная заплатка.

— Помянуть-то нужно ушедшего, — просительным тоном сказал Грушин и, откинув полупальто, показал Родиону бутылку.

Тусклые глаза горюющего отца мгновенно просветлели и заискрились. Уловка сработала на все сто, и Лобысевич, выскочив из-за стола, рысью побежал к окну раздачи. Вернулся через пару минут с двумя гранёными стаканами и двумя же жареными пирожками на тарелке. Шлёпнулся обратно на стол и разлил из уже открытой Олегом бутылки водку по стаканам, подвинул к гостю пирожки.

— Паря, ты не бойся — ничего нам не будет. Все знают, что у меня горе. А ты с Лёшкой дружил, знакомство водил? У нас-то дома не бывал, а то я бы приметил.

— Лёшку я, к сожалению, не знал, но много о нём слышал. — Грушин поднял стакан. — Ну, пусть земля ему будет пухом! — А про себя добавил: «Будь ты проклят, гад! Жанну жалко, затравили девчонку до смерти. Я бы, может, и сумел её спрятать до тех пор, пока Лукина с Мерейно не возьмут. Но поздно о чём-то жалеть — можно только помнить. Она так помогла нам…»

— Упокой, господи, душу раба Твоего многогрешного Алексия и сотвори ему вечную память!

Родион размашисто перекрестился и вылил в рот сразу весь стакан. Тут же вновь наполнил его и выпил водку уже без всяких речей — и не залпом, а смакуя.

— Не палёная. Молодец, парень!

— Кристалловская, — промямлив Олег, стараясь не перебрать, тем более что пить за помин души зверя-бандита ему не хотелось.

И сыщик вновь подумал о незнакомой молодой женщине, которая пусть перед смертью, от отчаяния, но поднялась с колен. Спи с миром, Иоанна, а мы отомстим за тебя. И за твоего Константина, и за Валерию Леонову, и за несчастного питерского опера, замученного Косарём…

— А зачем тебе Лёшка нужен, если ты его не знал? — наконец пришёл в себя заметно подобревший Родион.

Он воодушевлённо жевал пирожок, а другой пришлось из вежливости взять Олегу. Сыщик закусывал и думал, не придётся ли после всего этого ночью вызывать «неотложку» и промывать желудок, но игра стоила свеч. Доверие Лобысевича было завоёвано.

— По делу хотел встретиться, но мне этот адрес дали. У нас общие знакомые есть, в одной компании тусовались. Сказали, Лёха «бабок» одолжить может, он забурел круто. «Тачку» купил новую…

— Забурел… Эх!

Лобысевич потряс бутылкой над стаканом, допил остатки и навалился всем телом на стол, обдавая Грушина перегаром.

— Дашка, стерва, с бандюганами его свела! Дашка, точно говорю! Экскурсовод, как же, культурная, да ещё курсы телохранителей закончила!.. Побежал Лёшка за ней, как телёнок, а она его приучила лёгкие деньги проматывать по дорогим кабакам. В казино играть стал, да неудачно, влез в долги. Дашка нашла, где можно отработать. С Кешей его познакомила, с Лёвой, ещё помельче сошки, блин, были. Чем занимались, сын не говорил, но я сам понял — нарвётся рано или поздно. Лучше бы здесь барахлом торговал — тоже не нищими были. Хотя «бумер» купить никогда бы не смогли… Теперь она, машинка-то, мне досталась по наследству, а я за руль сесть не могу — сердце щемит. Мать убивается, видеть никого не хочет. Соседи в области, козлы, нам завидуют. А как же без сына теперь? Нет его, и никогда не будет. Уйти-то он не мог, затянуло уже…

— А, может, он и не был бандитом? — осторожно предположил Грушин.

— А для чего «бумер» записывать на родственницу, которая ездила в жизни разве что на телеге да на тракторном прицепе? Почему не на себя? А? Вот то-то, паря. — Лобысевич упорно игнорировал имя сыщика. — И всякое другое, разное — всего не упомнишь. Видел я амбалов, когда Дашку встречал на вокзале. Сын попросил, когда побили его. Сам в «Склифе» лежал, а Дарью с попутчицей нужно было на Казанском принять. Теперь она же в Лёшкину память попросила меня помочь. Но уже на Ленинградском — из Мурманска поезд придёт. Согласился — не бесплатно же, а похороны с поминками дорого обошлись. Памятник нужно ставить, сам понимаешь. Крышу под Можайском надумал перекрыть…

Родион откусил хлеба, перед тем как следует посолённого.

— И за что платят, не пойму. Ещё раза два поджидал Дарью по разным адресам с подружками. И все, как одна, на сносях. Приличные, вроде, девочки, а сердце всё равно щемит. То ли бомба у них под платьем, то ли наркотики, хрен знает. Ведь за просто так никто о них не станет печься. Сегодня вечером точно привезёт из Мурманска очередную брюхатую… — Лобысевич махнул рукой. — Эту встречу, и баста, надоело! Хватит, что Лёшку загубили. Он ведь у Дарьи в последнее время жил, вспоминал меня не часто. Только когда подменить его нужно было. Но к главному-то отца не подпускал, нет. И не смог я толком добиться, чем же они занимаются. Думаю, не курьерши ли… — Родион вдруг зорко глянул на Грушина. — Паря, а ты не мент, случаем?