Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу

Она ждала, что «тачка» свернёт на Тверскую, но путь продолжился в праздничном вихре Садового. И только на Новинском повернули к мосту, понеслись по Кутузовскому. Любаша снова испугалась — похоже, её везут не в казённый кабинет, а на дачу к начальству. «Курс держим на Рублёвку», — догадалась Любаша и томно прикрыла ресницы. Что бы там ни произошло, она не при делах. Наверное, кто-то из клиентов сболтнул лишнее, и теперь придётся здорово подёргать лапками, прежде чем вылезешь из этого болота.

Действительно, через некоторое время автомобиль остановился у шлагбаума, который тотчас же взметнулся вверх. Всё это повторилось ещё три раза, и везде менты судорожно козырями Любашиным сопровождающим. Она же зачарованно рассматривала дворцы-новоделы, более скромные виллы и коттеджи — те, которые достаточно выступали из-за глухих заборов. Здесь тоже гуляли, празднуя то ли Святки, то ли Старый новый год. Из-за крыш взлетали фейерверки, оглушительно грохоча и пугая заходившихся от лая собак.

Когда «Тойота» въехала в бесшумно раскрывшиеся ворота, Ермолаев что-то сказал водителю и немедленно открыл дверцу; кажется, автомобиль ещё не остановился. Чижов щёлкнул замком со своей стороны, и через секунду Люба уже стояла напротив элегантной трёхэтажной виллы, погружённой во мрак. Лишь в окошке у двери светилась одинокая лампа — скорее всего, там находился охранник. Вилла, с виду пустая, покинутая, являла собой разительный контраст всеобщему веселью, что снова заставило гостью испугаться.

— Сиди здесь! — приказал Ермолаев Чижову, когда они поднялись на крыльцо и позвонили в дверь. — Узнаю, что ещё ему нужно…

Любаша не ошиблась. Из комнаты, где горела лампа, вышел горбоносый, со впалыми щеками и орлиным взором, одетый в камуфляж охранник. Любаша поёжилась, потому что от мрачного мачо так и веяло смертью. Не удостоив барышню и взглядом, тот бросил Ермолаеву только одно слово: «Ждёт!». Потом достал то ли мобилу, то ли рацию — Люба в потёмках не разобрала.

И вдруг сердце её, оторвавшись, покатилось в коленки. На высокое стенное зеркало было наброшено чёрное покрывало, слабо шевелящееся от сквозняка. Вот почему здесь так тихо и мрачно — кто-то из хозяев умер или погиб! Но среди тех, с кем общалась сейчас Любаша, все были живы. Впрочем, её данные могли устареть каждую секунду…

Ермолаев, похоже, приехал на эту виллу не в первый раз. Он уверенно вёл Любашу по тёмным коридорам, и она чувствовала, как сапожки утопают в ворсе ковровых дорожек. Разглядывать мебель и прочую обстановку было некогда, да и трудно в ослепительных сполохах фейерверков.

— Сюда, пожалуйста!

Ермолаев, не постучавшись, открыл тяжёлую полированную дверь, пропустил Любашу. Не чуя под собой ног от волнения и страха, она вошла в комнату. И тут же, вскрикнув, ринулась назад. Посреди комнаты на столе стоял открытый гроб, в котором лежал Мирон Василенко.

Любаша дёрнула дверь за массивную позолоченную ручку и поняла: все попытки вырваться отсюда тщетны. Она заперта в одной комнате с покойником, и, значит, сама может распрощаться с жизнью.

Получается, что Мирон… Наверное, совсем недавно. У него же сестра в прошлом году отравилась «колёсами» насмерть, а теперь вот сам отправился следом. Мальвина Василенко презирала обычную наркоту и обожала «прикольную» — вроде цифровых, которые не нужно вкалывать или нюхать. Она просто надевала наушники и погружалась в глубокий кайф, слушая композиции, составленные из пульсирующих звуков определённой частоты. Волны раздражали определённые участки мозга и вызывали неописуемое удовольствие.

Балдел от «цифры» и Мирон, но после отъезда сестры на учёбу за океан перешёл на другие стимуляторы. Любаше он сказал, что «цифра» — это холодное нейрозвуковое оружие, направленное против России. И потому после «прихода» становится очень хреново. Мальвине подарили эти дискеты друзья-американцы, чтобы она распространяла новую моду в Москве среди «продвинутой» молодёжи…

Мальвину, погибшую после «фармакологической вечеринки», кремировали в Америке, а в Москву привезли уже урну. Ничего себе мамочке радость — за два года лишиться обоих детишек! Что же с Мирошей-то приключилось? Всё-таки разбился в очередной аварии, не рассчитал дозу в шприце, подрался с кем-то из таких же безбашенных дружков?

В любом случае она, Люба Жестерова, ничего об этом не знает. Мирон давно бросил её. В последнее время перестал даже звонить, спрашивать, как дела, не намечается ли свадьба с охранником из автосервиса. «Я тебе подарок пришлю», — каким-то особенным, зловещим голосом пообещал Мирон и никак не желал объяснять, что имеет в виду. Вот, значит, каков его подарочек! Свадьбы с Бушуевым не получилось, а презент налицо…

— Откройте! — Любаша, как безумная, заколотила кулаками в дверь. О том, чтобы подойти к гробу, взглянуть в лицо Мирону, не было и речи. Ужас овладел всем существом массажистки. — Откройте немедленно, или я сама сейчас умру! Зачем меня привезли сюда?! Спасите! Пожалуйста!

Но вокруг было тихо, только слегка потрескивали пять свечей — по четырём углам гроба и одна — в сложенных на груди руках покойного. Внезапно Любу осенила догадка — а вдруг это муляж, розыгрыш? Сейчас из воска или другого материала могут сделать точную копию человека — не отличишь! С Мироши станется, такой на всё способен. Тем более что сейчас идут Святки, и люди прикалываются, как умеют.

А что, если подойти и потрогать? Одним пальчиком коснуться лба и сразу отдёрнуть. Вот ведь делать людям нечего! Весь дом убрали так, будто кто-то действительно умер. Но тогда причём здесь Любаша?

Девушка на цыпочках приблизилась к покрытому чёрным крепом столу и при колеблющемся свете свечей склонилась над утопающим в белых кружевах телом. Такие знакомые тонкопалые руки неподвижно лежали на белом атласе. Любаша нагнулась пониже и заметила, что правый висок Мирона будто бы замазан гипсом, и лицо с той стороны слишком уж загримировано. Здесь, у гроба, сладковато пахло цветами, косметикой, хвоей и ещё чем-то неуловимым, муторным, нагоняющим дурноту и ужас. Нет, это не кукла! Это он, Мирон… то есть его тело…

Люба всё-таки протянула руку, кончиком указательного пальца дотронулась до ледяного, совсем не резинового лба. И снова бросилась к двери — застучала, закричала, понимая, что всё напрасно, и никогда ей отсюда не выйти. И впервые подумала, что сдуру поехала покорять Москву, шла на позор и риск. Давно перестала считать тех, с кем спала. Готова была числиться вещью, рабыней, игрушкой. И всё ради того, чтобы оказаться святочным вечером на этой жуткой вилле?..

— Откройте, прошу вас, милые, дорогие, пожалейте! Что вам надо от меня?! Я не виновата! Я ничего не знаю! Я никаким боком в этом не замешана, поверьте! Ну, спросите меня о чём-нибудь? Хоть словечко! Я всё-всё расскажу, что знаю, только откройте двери! Я понятия не имела, что он умер… Только сейчас, когда увидела!.. Не поверила даже!..