Валерий Фурса - Десятая заповедь

В тот же вечер они обо всем рассказали Николаю. Он был настолько ошарашен от услышанного, что добрую минуту и слова сказать не мог. Какие невеселые мысли роились тогда в его голове, о том, наверное, никто и никогда не узнает. Ругал, наверное, себя последними словами? Но хлопцы были утешены и тем, что он им, наконец-то, поверил.

— А что? — задумчиво сказал он на прощание. — Такое ведь действительно могло быть. Завтра утром, давайте, все вместе пойдем к следователю, да и расскажем ему обо всем. Он — не наш Макар. Хотя и молодой, но грамотный. Возможно, он этот клубок распутать сумеет…

— А если не сумеет, — шмыгнув носом, подбросил словечко Мишка, — то мы ему поможем. И бороденку Козлобороду повыдергиваем! Вот, дровишек только жалко. Ведь сколько полезных вещей те деньги купить можно было…

Доктору очень понравился старый гуцул. Вдвоем они чуть ли не до полуночи в кабинете засиделись. Из столовой им принесли отличный ужин. Дед Иосиф вытащил из тайстры бутылку паленки, но выпили всего-то чуть-чуть. За приятной беседой время прошло совсем незаметно. Трижды они подходили к Василию, и каждый раз оставались удовлетворенными его состоянием. Уже и Васин отец за сватом пришел. Не в больнице же ему ночевать. Но тот и слушать его не хотел.

— Сегодня мы с Петром Федоровичем стратегию лечения нашего Василия вырабатываем. Спать и гостить мы будем тогда, когда он в сознание придет, да на ноги вставать начнет. А случится это не раньше, чем через семь дней.

— А я, при всем моем уважении к Вам, Иосиф Степанович, предполагаю, что наш парень вставать не раньше, чем через две недели начнет.

Василий Иванович приложил руку к сердцу.

— Да если он хотя бы через месяц на ноги встанет, то я и так вам всю жизнь благодарен буду! Даже за то, что выжил.

— Вы, Василий Иванович, не меня, а Бога благодарите. За то, что все обошлось. Я — всего лишь инструмент в его руках. Я только помогаю вашему сыну. Как вот Иосиф Степанович тоже помогает. Правда, вот он считает, что выздоровление вашего сына с помощью его лечебного зелья куда быстрее пойдет. В принципе, я верю в его травы и в их силу. Но ведь не так быстро все делается, как бы нам того хотелось…

— С официальной медициной я спорить не буду, — удовлетворенно погладив свою бороду, тихо молвил старый гуцул. — Вижу, что вы — отличный доктор. Мы, горяне, куда реже вас с другими людьми общаемся. Мы всегда ближе к Природе. Ее и чувствуем, и понимает лучше других людей. Но зато и людей чувствуем намного сильнее, чем вы, живущие в человеческом муравейнике. Мы сразу видим, кто с добром в душе, а кто с гнильцой, с кем лучше и не знаться. Василий наш, хоть он и житель равнины, не зря ведь горянку полюбил. Значит, по духу он нам близок. Потому и лечение наше ему на пользу пойдет. А если он не встанет на ноги через семь дней, то я разрешу вам свою бороду по волосинке выдергать, и без нее меня домой отправить.

— Ой! — аж руками всплеснул расчувствовавшийся и чуть возбужденный от крепкой паленки доктор. — Такого неподобства мы себе никогда не позволим! Я лучше с Вашими заверениями соглашусь. Пусть встает Василий через семь дней! Надеюсь, что мы, вместе с Вами, это сделаем.

А Василий Иванович только удивленно смотрел на этих людей, таких разных и одновременно таких одинаковых в стремлении помочь его сыну, и не знал, что и сказать.

На утро Василий действительно открыл глаза. Сначала это даже нельзя было назвать взглядом. По крайней мере — осмысленным взглядом. Зеницы его были сильно расширены. Казалось, что смотрел он в никуда… Взбудораженные мысли, уже четверо суток хаотически бродившие в таинственных лабиринтах его памяти, никак не могли сконцентрироваться на чем-то конкретном. Хотя первый сигнал и пошел от зрительных центров, но надлежаще осмыслить этот сигнал он еще не мог.

Галина вся встрепенулась, заметив, что ее любимый мигнул веками и медленно открыл глаза. Ей даже показалось, что это ангел Господний взмахнул десницей над ним, что и стало сигналом для пробуждения. Да еще и ниточка их любви, которая так крепко связала их сердца и которую она с таким трудом удерживала все это время, тоже помогла добиться этого чуда. Васенька смотрит! Значит, он приходит в сознание. Теперь и он тоже будет поддерживать ту ниточку. С каждым днем, с каждым часом и даже с каждой минутой она будет становиться все крепче и крепче. И она, Галя, тоже все время будет укреплять ее, ту нить их общей любви. Чтобы она, через их сердца, протянулась в Вечность, и чтобы всегда поддерживала их на дороге жизни, на дороге любви.

Будто подтверждая ее мысли, через какую-то минуту взгляд любимого стал более осмысленным и сконцентрированным. Теперь он сфокусировал его на ней, на Галине. По всему было видно, что эта концентрация взгляда далась больному с большим трудом. Но его глаза, сразу холодные и равнодушные, с каждым мгновением становились все более теплыми, знакомыми и родными. Постепенно их наполнял свет любви, который прочь и навсегда прогонял мрак ночи.

— Васенька! Любимый! — еле слышно прошептали исстрадавшиеся за лаской уста.

А в его мозгу в то же мгновение будто свадебные колокольчики зазвенели…

— Галинка… — еле выдохнул несколько звуков.

Но эти тихие, еле уловимые слухом, звуки для нее прозвучали самой лучшей, самой чарующей в мире музыкой. И любовь в той музыке слышалась, и надежда, и нежность, и верность, и гордость. Чего только не было в этой дивной мелодии любви! Но самым главным было то, что эта мелодия снова зазвучала. Что она была, существовала. Что свет дня победил мрак ночи. А если эта песня любви снова зазвучала в полную силу, то ни конца ей не будет, ни края. Они снова и снова будут вместе сочинять песню своей жизни. И вместе будут петь эту песню. Сначала вдвоем. Потом и детские голосочки в эту песню вплетутся. А с годами — и внуки, и правнуки в ней свои партии поведут. Песня их любви будет звучать над миром, пока жизнь будет существовать на планете Земля. Будет звучать! Потому что снова появился второй голос для этой песни. Или, может быть, первый?…

Да разве это так важно, чей голос первый, а чей второй в общей песне? Конечно, не важно. Ведь люди вполне условно поделили голоса на первые, вторые и третьи по высоте звучания. В мелодии двух сердец оба голоса — главные.

— Галинка… — еще раз прошептали иссушенные жаждой уста, и почти неуловимая улыбка осветила их. А глаза! Глаза сразу же наполнились нежностью и любовью. Если бы только по их виду можно было судить об общем состоянии организма, то можно было бы считать, что ее Васенька уже выздоровел. Но, к сожалению, это еще было не так. Опасение за его жизнь все еще крепко держало ее за сердце. Но рядом с тем опасением появилась и уверенность. Уверенность в том, что их любовь одолеет эту беду, и что они снова будут счастливы.