Валерий Фурса - Десятая заповедь

Но у следователя были основания и для грусти. Ведь, если Николай не виновен, в чем он сам был почти уверен, то ему придется все начинать чуть ли не с самого начала. Снова надо будет рассматривать различные версии, отрабатывать их все, сколько бы их ни было, отбрасывать бесперспективные и расследовать те, которые заслуживают на его внимание. И, попробуй, узнай, которая именно из них наиболее заслуживает твоего внимания? Которая из них приведет к раскрытию преступления, а не заведет всю работу оперативников и самого следования в тупик? Заранее о таком никто не может ничего знать с абсолютной достоверностью. Даже самые опытные работники. Не то, что он, начинающий следователь.

Тихон Васько был еще тем типом. Любил потянуть все, что где-то плохо лежит. А так как такое на его жизненном пути случалось не так уж редко, то он и тянул. Тянул и днем, и ночью, нужна эта вещь ему или вовсе без надобности. Он всегда руководствовался тем принципом, что в хозяйстве все пригодится.

Не имея лошадей и совсем не разбираясь в том, как с теми лошадьми управляться, он собрал немало конской упряжи. Только потому, что отдельные элементы ее когда-то где-то плохо лежали.

Совсем не разбираясь в электричестве, он насобирал целую коллекцию электродвигателей. Потому что можно было в свое время потянуть. Где-то они таки понадобятся. Если не теперь, то в четверг. Если не в этом году, то в будущем…

А то, что все собранное им богатство им не заработано и что досталось оно ему нечестным путем, его волновало мало. Вернее, он о том даже не заморачивался.

Макар Калитченко хорошо знал об особенности характера своего недалекого соседа, и даже иногда тем довольно удачно пользовался. Когда ему что-то было нужно, он спокойно приходил к Тихону и осуществлял частичную реквизицию выявленного у него имущества. Без ордера и без судового решения, без протокола и без понятых, конечно же.

Нельзя сказать, что Тихону эта бесцеремонность милиционера нравилось. Но что поделаешь, если Макар — власть? С другой же стороны, это ему даже на руку было. Ведь, если эта самая власть знает о его незаконном пристрастии, и ничего не делает для пресечения противоправных действий, то с такой властью еще можно мириться. Даже лучше — мириться. Ведь ругаться с ней — себе дороже. Потому и пользовался Макар снисходительностью своего соседа. Но самого Тихона такая ситуация вполне удовлетворяла. Хотя и не настолько, насколько ему того хотелось. Ведь Макар лишнего не брал никогда. Вон, на конскую упряжь, например, он ни разу даже не глянул…

Как и каждый недалекий человек, Макар думал, что Тихон у него в кулаке, и что находится он там надежно и надолго. Но хитрый Тихон уже тоже давно сообразил, что и сам полицай-Макар у него на надежной привязи. Вот пусть и сидит себе в своей милиции! Может, и он ему тоже когда-нибудь понадобится…

Никто не знает, какой разговор произошел между двумя соседями, но заявление свое Тихон под диктовку Макара все же написал. Не нравилось ему это дело! Ох, и не нравилось! Чуяло сердце, что эта бумага большой неприятностью обернуться может. Но отказать милиционеру почему-то не посмел. Ведь давно уже привык к тому, что эта «власть» для него не вредная.

На допросе он вел себя довольно непринужденно. Даже немножко дерзко. Еще бы! Ведь допрашивают его не как подозреваемого, а всего лишь, как свидетеля. Свидетеля, чьи показания можно было принять во внимание, а можно было и не придавать им значения. В душе он, конечно же, желал, чтобы то его заявление просто взяли — и выбросили в мусорную корзину. Он ничего не имел бы против того. Не возражал бы. Он ведь только несун, даже не вор, чем он себя всегда утешал. Так зачем же ему на кого-то напраслину возводить?

Его серенькая совесть позволяла ему иногда обманывать других людей. При этом он всегда успокаивал себя мыслью о том, что лох — он и в Африке лох. А, если так, то бросить лоха — святое дело. Но не в тюрьму ведь человека сажать! Да еще и чуть ли не под «вышку» подводить!

Какой-то очень тонкий и убедительный ход сделал тогда полицай-Макар, что вынудило Тихона признать свое поражение в споре с ним и написать то злосчастное заявление. Конечно, он уже и тогда догадывался о том, что придется что-то и следователю объяснять и что на суде, скорее всего, тоже выступать придется. Но думал, что выкрутится. Ведь до сих пор всегда сухим из воды выходил. Так почему бы судьбе теперь от него отворачиваться?

Одного только не учел Тихон, когда писал то заявление. Не подумал о том, что судьбу далеко не всегда испытывать можно. Что может она к нему и спиной повернуться. А то и то место, которое чуть ниже спины находится, показать…

Не думалось и не гадалось ему, что такой молодой и совсем еще неопытный следователь сможет его так расколоть. А все только потому, что к браконьерству склонности никогда не имел.

Тихон, конечно же, был бы совсем не против того, чтобы какую-нибудь живность в лесу подстрелить, да тайком ее домой притащить. Но боялся. Боялся потому, что лесная охрана всегда на месте была и о том, чтобы без специального разрешения какого-то зверя подстрелить или какое-то дерево срезать, не могло быть и речи. Ведь обязательно поймают! А там — и отвечать придется. Потому за ружье и не брался никогда. Хотя и хотелось. Но на законную охоту денег жалел. Да и зачем она ему? Куда легче было с завода потянуть что-то. А продал потянутое, то на шару можно и мяса прикупить, и птицы, и рыбки какой-то экзотической…

Подвело его тогда незнание охотничьего дела. Ох, и подвело…

— Ну что, Тихон Степанович, — начал, вроде бы издалека, следователь, — вы леса окрестные знаете. Наверное, и охотиться в них не раз приходилось…

— Вот, чего не было, того не было, Петр Николаевич! Ягодок там, травки лекарственной, грибочков насобирать, это мы можем. И никогда не отказывались. Только бы время свободное было. А вот в отношении охоты, то с самого детства душа к ней не лежит. Я — тихопомешаный. Грибы, рыбалка — это мое. А до буйнопомешаных мне далеко. Да и не по дороге мне с ними. Я зайчика и уточку больше живыми люблю. Мне их бить жалко…

— Что-то я никак не пойму, при чем здесь буйные и тихие?

— Как? А вы разве не знаете, что буйными охотников называют, а тихими — рыбаков и грибников. Жаргон такой, извините за слово.

— Ну, хорошо! Жаргон мы оставим в стороне. Сейчас меня больше интересует то, насколько вы в охотничьем оружии разбираетесь.

— А что в нем разбираться? Ружье, оно ружье и есть. Знаю только, что по мелочи дробью стреляют, а по большому зверю — пулями. Считайте, что этим мои познания в охоте и ограничиваются. Никогда не пытался узнать что-то такое, что меня вовсе не интересовало. Зачем глупостями голову себе забивать? Ей и так есть о чем думать.