Валерий Фурса - Десятая заповедь

— Ну, почему же сразу — ограничиваются? Мне почему-то кажется, что вы хорошо знаете, какое ружье нарезным называется, а какое нет, какой калибр у ружья, какой прицел, ложе…

— Если ложе, то мне больше супружеское по нраву. Мне, знаете ли, еще жена моя не надоела. К другим не заглядываю. А вот, что до всего остального, о чем вы спрашивали, то, ей-Богу, о том ничего не ведаю.

— А какая разница между ружьями двенадцатого и шестнадцатого калибров знаете?

— Длиннее оно, что ли? То, что шестнадцатого?…

— При чем здесь — длиннее? — не сразу понял свидетеля следователь.

— Да это я так, угадать пытаюсь. Чтобы разговор поддержать.

— Да вы что? Смеетесь надо мной?

— Слушайте, Петр Николаевич! Если вы хотите от меня о чем-то узнать, то спрашивайте о том, в чем я действительно разбираюсь. Я могу вам о бензопилах что-то рассказать, о запчастях к машинам или тракторам. Об огороде и саде немало знаю. О грибах, наконец. А вот о ружьях, ну хоть убейте меня, ничего не ведаю.

— Так уж и ничего?

— А ничегошеньки!

— Хм… А что такое обрез, вы знаете?

— Обрез от чего?…

— От ружья! — чуть не подпрыгнул в своем кресле следователь.

— Ну, отдаленное какое-то представление имею. Ведь, хоть и редко, но детективы по телеку смотрю. Если вам надо что-то отрезать, то могу посодействовать. По крайней мере, с металлом и деревом работать умею. Вы только скажите, где и что обрезать.

Петр Николаевич утомленно прикрыл глаза и молча посчитал до десяти. Потом еще и еще раз. Вдруг, что-то вспомнив, он позвонил по телефону и попросил кого-то принести несколько обрезов из последнего улова. Для следственного, мол, эксперимента.

Буквально через несколько минут милицейский сержант принес четыре обреза. Он, молча, положил их на стол следователя, заинтересованно посматривая то на него, то на Тихона.

— О! Это именно то, что нам надо!

Потом он поманил пальцем Тихона к себе и спросил его:

— Вы можете мне тут показать обрез шестнадцатого калибра?

Тихон нехотя подошел к разложенным на столе обрезам и молча уткнулся в них взглядом. Сначала он, было, решил подержать каждый из них в руках. Чтобы хоть что-то на них высмотреть. Но потом передумал. Даже руку протянутую отдернул.

— Если вас устроит то, что я начну угадывать, то я могу попытаться. Но вероятность того, что угадаю, не превышает двадцати пяти процентов…

— Так вы что, со стопроцентной уверенностью не можете указать на обрез шестнадцатого калибра, который у вас перед глазами лежит?

— А таки не могу! Потому что не знаю.

Тихон уже и сердиться начал. Даже не пытался того скрыть.

— До сих пор я считал, что в прокуратуре серьезные люди работают. А вы зачем-то вызвали меня, и свое, и мое время забираете, да еще и хотите, чтобы я вам что-то узнавал, что-то такое, о чем я даже представления не имею. Может, вы мне объясните, что конкретно вы от меня хотите?

— Тихон Степанович, вы хорошо видите?

— На зрение не жалуюсь.

— За сколько метров в лесу знакомого узнаете?

— Так это, смотря, в каком лесу. В еловом, например, то разве что, нос к носу столкнемся. В редколесье за несколько десятков метров узнаю.

— А когда вы Николая Погорельца с обрезом в лесу видели, то с какого расстояния?

— Ах, вот вы о чем. Ну, тогда метров тридцать между нами было. Не знаю даже, видел ли он меня.

— И он тогда действительно с обрезом был? С обрезом шестнадцатого калибра?

Тихон мысленно уже начал проклинать Макара. Если б хотя бы одно из тех проклятий вдруг материализовалось, то этот бестолковый милиционер уже давно под землю провалился бы. А, может, с ним даже что-то еще худшее случилось бы…

Еще ему подумалось о том, что если, не дай Бог, суд состоится, то его еще и не так допытывать будут. И выведут его тогда на чистую воду, да еще и перед всем народом. Это б еще ничего. Как-то пережил бы. Не настолько он гордый, чтобы над такими глупостями задумываться. Но ведь и судить могут за то, что человека оболгал и содействовал тому, что того на скамью подсудимых усадили. А в тюрьму Тихону не хотелось.

— Господин следователь! Да не видел я никакого Николая в лесу! Ни с ружьем, ни без ружья не видел. Все это меня полицай-Макар написать вынудил. Извините уж меня, глупого.

Хотя и ожидал Петр Николаевич чего-то подобного, но очень уж неожиданным для него оказалось это сознание. Он думал, что свидетеля еще долго допрашивать придется, пока не подловит его на откровенном вранье. Но что все это через какие-то полчаса случится, о том даже и не мечталось. Но он быстро пришел в себя и взял себя в руки.

— Таким образом, вы теперь утверждаете, что вы в лесу гражданина Погорельца с обрезом в руках не видели и что своим заявлением в милицию фактически оболгали его?

— Получается, что да… Каюсь! Грешен! Но думаю, если бы дело до суда дошло, то я там всю правду рассказал бы. Чтобы невинного не осудили.

— Невиновного в чем?

— Я не знаю, что Макар Калитченко с ним не поделил. Говорил, что ему того Николая немного попугать надо. Я тогда подумал, что это действительно так. Вот только теперь, из сегодняшнего разговора с вами, я догадался, что это он на Николая дело какое-то навесить решил. Уж, случаем, не попытку ли убийства Василия Степанчука? Если это действительно так, то я ему в этом не помощник. Не видел я Погорельца в лесу с обрезом! Никогда не видел! Так и запишите в протокол!

Приблизительно в таком же ключе получился разговор следователя и с другими «свидетелями». Все они оказались от своих заявлений. И все указали на то, что заявления эти их вынудил написать Калитченко.

Бритоголовые ввалились в кабинет так неожиданно, что у Николая мурашки по спине забегали. Хотя он и ожидал чего-то подобного, но к разговору, все же, готов не был. Хороший организатор, он, как рыба в воде, чувствовал себя на своем месте именно на производстве. Тут он с людьми общался на одном, всем понятном, языке. Старые работники понимали его с полуслова. И еще не было случая, чтобы хоть кто-то в чем-то возразил ему. И вовсе не потому, что он был хозяином. Вернее, одним из хозяев. А именно потому, что он всегда по делу говорил. А к самим рабочим с уважением относился. Потому и они его уважали. Как и Василия. Их было за что уважать.

Ни сам Николай, ни Василий никогда не считали себя хоть в чем-то выше своих подчиненных. Они всегда руководствовались тем принципом, что основой их благосостояния являются именно работающие у них люди. Не сырье и материалы, которые они покупают. Не машины и механизмы, которые эксплуатируются у них на предприятиях. А именно те, кто перерабатывает эти сырье и материалы, кто работает на тех машинах и механизмах, именно они и являются основным источником их доходов. Потому они всегда с уважением и пониманием относились к потребностям своих рабочих, насколько могли, заботились об их здоровье и досуге. А зарплата на их предприятиях была намного выше, чем у других предпринимателей. Ценили они своих людей. Всегда ценили.