Валерий Фурса - Десятая заповедь

Как ни долго они ждали того мгновения, дверь операционной открылась совсем неожиданно. Три пары исполненных скорбью и надеждой глаз были направлены на главного хирурга районной больницы. Что он скажет? О чем сообщит им? Надежду ли им подарит, или чернее самой темной ночи будет его весть?…

— Успокойтесь, пожалуйста, — попробовал улыбнуться в небольшие усики Петр Федорович. — Самое страшное уже позади. Рано еще нашему соколику на тот свет отправляться. Вытащили мы его с той черной дороги, с которой возврата нет. Теперь все только от него самого, да от вас всех зависит. Организм у него сильный. Должен справиться с травмой! А мотивация к жизни у Василия очень высокая. Это — и родители любящие, и жена любимая, и детишки маленькие. Мы же, в свою очередь, и в дальнейшем будем делать все, чтобы его как можно скорее на ноги поставить.

Насилу сдерживая громкий плач, Галина с Марией Федоровной бросились обнимать доктора, не зная даже, как благодарить своего спасителя за его доброе сердце и золотые руки. Ведь хорошо понимали, что если бы не он, то могло и не быть у них того проблеска надежды, который теперь появился у них в жизни. И только после этого, будто реально осознав эту надежду, скупые отцовские слезы тихо побежали по щекам Василия Ивановича. Будто в одночасье отпустила его какая-то неведомая сила, ранее удерживающая его в относительно нестабильном равновесии.

— Спасибо Вам, Петр Федорович! — еле выдавил из себя, всхлипывая. — Что бы мы без Вас делали?!.

— Ну-ну, не надо, — слегка приобнял и похлопал его по плечу врач. — Успокойтесь! Хотя бы настолько, насколько это возможно, успокойтесь. И женщин своих успокоить попытайтесь. Потому что я этому, наверное, никогда так и не научусь.

Когда Василия отвезли в палату, Галина уселась возле него на стульчик и заявила всем, что отсюда никуда не пойдет. Тут, мол, буду сидеть, пока Вася в сознание не придет. Пока выздоравливать не начнет. И столько уверенности было в ее словах, что даже мать ничем не могла возразить своей невестке. Хотя и в ее сердце на какое-то мгновение всколыхнулась неудержимая волна ревности, но сразу же и улеглась. Прогнала она ее, негодную, не дав никому и заметить. Поняла мать, поняла, что именно она, невестка, мать его детей, в этой тяжелой ситуации больше всего и сможет помочь ему — ее сыну. Только бы ей силы хватило!

— Я тоже немножко посижу с тобой, Галинка. А потом к детям пойду, — нежно обняла за плечи свою невестку. — А ты, отец, быстро беги к внукам. Чтобы, не дай Бог, не перепугал их кто. Побудь там, пока я приду. А сюда по очереди ходить будем.

— А ты, дочка, за детей не переживай, — это уже к невестке. — Мы с отцом за ними присмотрим. Дома у вас все хорошо будет. Только бы здесь на поправку быстрей пошло.

Не меньше часа просидела мать с невесткой, молча всматриваясь в Васино лицо. Она все еще тщетно надеясь на то, что вот именно сейчас он откроет свои карие глаза, и что страшный призрак небытия отойдет куда-то в сторону и больше никогда, никогда, никогда не подступится к нему.

А Василий лежал неподвижно, как больничная подушка, белый, и только по легкому шевелению простыни чуть-чуть угадывалось его дыхание. Даже не верилось, что такой сильный мужчина может вот так беспомощно лежать, не в силах не только руку приподнять, но и глаза открыть.

— Идите уже, мама, — будто пробудившись от тяжелого сна, тихо прошептала Галина. — Пойдите к деткам нашим. Чтобы я хоть за них спокойной была. А то сердце мое может и разорваться между ними и Васей.

— Иду, доченька. Отец тебе что-то поесть принесет.

— Ой! Лучше не несите ничего. Не до еды мне теперь. И ложки в рот взять не смогу. Не обижайтесь только.

Постаревшая в это недоброе утро на добрый десяток лет, мать тихо вышла из палаты, оставив Галину наедине со своими горькими думами, со своим любимым мужем, с ее немощным сыном. И зачем только Господь наградил людей способностью думать? Да еще и такой сильной способностью, что мысли эти никак в повиновении не удержать?…

Галя осталась в больнице. Осталась рядом со своим любимым и, фактически, наедине со своими мыслями.

Доктор сказал, что операция прошла успешно, и что выживет ее Васенька, да еще сто лет проживет. Но правда ли это? Может, только успокаивает?… А если не выживет?… Если не выйдет из того мрака ее ладо? Что же она с малыми детками в чужом городе делать будет? Кто ее приголубит? Кто сердечко согреет? Кто смеречкой карпатской назовет?…

И домой возвращаться нет сил, и тут оставаться — беда. Какая только злая судьба может достаться человеку! Всего лишь одно мгновение, один-единственный импульс преступной мысли, одно движение пальцы — и весь радужный мир жизни в один миг превращается в серое пристанище теней, в мир без солнца, без звезд высоких, без желаний счастья и надежд на счастливое будущее.

Кто? Кто тот злой ирод, который счастливую их судьбу прикрыл черным крылом смерти? Кто в звезду их жизни в далеком небе попал? Кто деточек маленьких сиротами в мир пустить надумал?…

Роятся и роятся в голове у Галины мысли, одна горьше другой. Стучится в висках остывшая от ужаса кровь, любящее сердце ледяным дыханием обнимая. А сама она сидит, не двигаясь, возле кровати своего суженого, с тревогой всматриваясь в обескровленное лицо. Не верится ей, что это он, ее Васенька, такой сильный, веселый и жизнерадостный, лежит теперь перед ней таким беспомощным.

Разумом она осознает, что у страха глаза велики и что все может оказаться не таким ужасным, как ее мысли рисуют. Но сердцем того воспринять не может. Лишь чуть-чуть угадывается дыхание ее мужа. Иногда даже кажется, что эта могучая грудь уже не поднимается, и что последние капельки жизни неумолимо оставляют его, и что ничто уже их, эти драгоценные капельки, не в состоянии будет вернуть назад.

Но и совсем иное чудится ей. Всем сердцем чувствует Галя, что только взгляд ее любящих глаз, ее собственная энергия жизни, сила ее любви передается через этот взгляд телу любимого, и он обязательно выживет. И снова будет счастливой их жизнь, а черная тень беды навсегда исчезнет в неизвестности. Вот, только бы ей глаз не закрыть! Только бы не прервать тот лучик надежды, струящийся из самых таинственных глубин ее любящего сердца и пробивающий себе путь сквозь мрак забытья к сердцу ее любимого.

А как красиво в их жизни все складывалось! Вспоминался и вспоминался тот зимний день, когда веселая ватага студентов зашла на их подворье, и тато согласился взять их на ночлег. Сразу же бросился в глаза Гилинке молодой, статный парубок, и тенькнуло сердечко от первого дыхания не понятой еще любви. Да и он сам, ее Васенька, казалось тогда, не сводил глаз со стройной чаровницы-горянки. Даже снег в ту зиму казался ей горячим. Все люди были на удивление приветливыми. А в каждом дыхании ветерка улавливался таинственный и неповторимый запах весны, весны ее первой любви. И как подхватила их эта волна любви, как бросила их в свой бездонный омут, так и поплыли они в той сладкой волне, и не могли нарадоваться своему счастью.