Наталья Александрова - Розы для киллера

От неожиданности я чуть не поперхнулась. С чего это он так разозлился? Придется идти и хвалить его сковородки на серой скатерти.

Мои дети, предоставленные сами себе, немного оголодали, но все оказалось не так плохо, как я ожидала, — внука они не утопили в ванночке и потоп в квартире не устроили. Валерик даже подзаработал где-то деньжат и теперь полностью ощущал себя отцом семейства.

В субботу, несмотря на яростные протесты Лизаветы, я оделась поскромнее и улизнула из дому, сказав, что иду по делу и буду отсутствовать недолго. Я рассудила, что за всеми событиями вряд ли Володя мог успеть написать много картин — одну-две, не больше. С таким количеством я быстро расправлюсь и часов в девять буду дома.

Однако когда я пришла к нему, то не увидела никакого вернисажа. Все было как обычно, только на столе в комнате стояла бутылка шампанского. Я решила, что выпью чуть-чуть, один глоточек, а то опять перестану собой владеть. Мы выпили за успешное окончание дела, то есть за то, что убийства прекратились, так-то радоваться было нечему — жалко Веру Сергеевну, да и Аделаида с Глебом не заслужили такой участи. Я пожалела даже жуткую череповецкую племянницу, хотя та уж точно пострадала исключительно по собственной жадности — сидела бы в своем Череповце, так и была бы жива-здорова.

— Хватит! — оборвал меня Володя довольно решительно. — Теперь поговорим о нас.

Я выжидающе уставилась на него, чувствуя некоторую неловкость.

— Ты не думай, что я чурбан, — начал он, откашлявшись, — и ничего не заметил, когда ты была здесь в первый раз.

Очень интересно! Я почувствовала, как краска бросилась мне в лицо. Значит, он понял, что тогда я хотела у него остаться. Час от часу не легче!

— Ты знаешь, я был женат, — продолжал он.

Сейчас начнет рассказывать, как он любит свою жену и не в силах ее забыть. Мне стало скучно, и я подумала, зачем я только сюда приперлась!

— Ее нет здесь уже два года, там у нее… друг, скажем так. Я тоже человек нормальный, бывали у меня тут. — Он махнул рукой и отвернулся.

Я все еще не могла понять, зачем он мне все это рассказывает.

— Теще только я не говорю, чтобы она не расстраивалась, вот она и считает меня святым, — усмехнулся он. — И вот, когда я тебя встретил, мне показалось… Нет, не показалось, — твердо поправился он, — меня заворожили совпадения. Разве может быть, чтобы люди так мало были знакомы, а уже имели бы так много общего?

Я чуть не подпрыгнула на диване, ведь в свое время я думала то же самое!

— Но почему же ты тогда… — не выдержала я.

— «Почему», «почему»! — закричал он. — Ну как ты не понимаешь? Я не хотел, чтобы мы тут, чтобы как со всеми! — Он подошел, опустился на колени и заглянул мне в глаза: — Я хотел чего-то большего, чтобы это было не случайно, чтобы как в сказке все было!

Ну и ну, вот это тип! Последний, так сказать, романтик.

— Чучело! — засмеялась я. — А если бы я обиделась и вообще послала тебя подальше? Шарахаться он еще от меня будет!

— Не может быть, чтобы ты обиделась, — серьезно ответил он, — все будет хорошо.

Я запустила пальцы в его шевелюру и оттрепала этого ненормального идеалиста от всей души.

— А теперь пойдем, — позвал он и повел меня в комнату Синей Бороды, как я ее называла, — вторая комната в его мастерской, где раньше я не бывала, дверь в которую всегда была плотно закрыта.

Теперь Володя распахнул передо мной дверь. И я остановилась на пороге потрясенная. Комната была довольно просторная, с высокими потолками — старый фонд! Пахло свежестью и чистотой. Стены были выкрашены светло-серой краской, ее запах чуть пробивался — видно, не выветрился до конца. Мебели в комнате было мало, только у стены стояла широкая низкая тахта, покрытая лиловым покрывалом, и в углу — консоль, где в вазе молочно-белого стекла стояли три свежие лилии, разумеется, белые. Занавески на узком высоком окне были плотного белого шелка с кистями, а над тахтой висела картина продолговатой формы, где на темно-синем фоне была изображена лиловая сирень — просто ветки, усыпанные цветами. Несмотря на синий фон, картина вовсе не казалась мрачной.

— Ковер я не нашел, — нарушил молчание Володя. — Ты сказала, что тебе некуда повесить картину? Вот, это такой подарок тебе от меня. Входи…

— И что прикажешь мне делать с этим произведением искусства? — растерялась я.

— Я хочу, чтобы ты тут жила или хотя бы приходила часто, как только сможешь.

— Но я не могу тут жить, я буду чувствовать себя частью картины, так и кажется, что вокруг тахты рама! — пожаловалась я.

— А вот мы сейчас проверим! — Он поднял меня на руки и потащил на тахту.

Володя позвонил мне и каким-то загадочным голосом попросил зайти к его теще. На мои расспросы он только сказал:

— Приходи — увидишь.

Когда я пришла к Нине Ивановне, я увидела сразу две необычные вещи: во-первых, Володя был в костюме и в галстуке — я думала, что такого у него в хозяйстве не водится, а во-вторых — стол, накрытый не на кухне, как обычно, а в комнате. Белая скатерть, парадные чашки и всякое такое. Я даже немного встревожилась — может, он будет сейчас делать мне предложение? Но тогда почему у тещи?

Все оказалось гораздо интереснее. Оказывается, они ждали в гости американского адвоката. Я даже не успела расспросить, что за адвокат, только рот разинула от удивления, а он уже звонил в дверь.

Вошел самый обыкновенный старичок — приличный, правда, очень. На наших не похож — ухоженный, хорошо одетый. Заговорил он по-русски хорошо, но с акцентом. Представился вежливо, но я от удивления фамилию его сразу же забыла. Нина Ивановна же не стеснялась нисколько, сразу усадила старичка пить чай. Тот не отказался от чая, но варенье есть не стал. Я нахально поинтересовалась, где он так хорошо научился говорить по-русски. Старичок не обиделся, а по-свойски ответил, что родился он в Одессе вскоре после революции, а потом в двадцать шестом году уехал с родителями в Штаты. Как уж это им удалось — я не стала расспрашивать.

А старичок перешел к делу. То есть, собственно, ко всем нам у него дел никаких, в общем-то, не было. Дело у него было к покойной Вере Сергеевне. Оказывается, ее первый муж, то есть он-то у нее был первый и единственный, это она у него была первой женой. Так вот ее бывший муж, оказывается, давно-давно эмигрировал в Америку.

— Догадывалась я, — вставила Нина Ивановна, — Вера-то никогда не рассказывала, отчего они развелись, ведь Жили хорошо, дружно, но чуяла я, что дело нечисто. А он, значит, на еврейке женился, чтобы уехать.

— Совершенно верно изволили выразиться, — обрадовался адвокат. — И уехал в семидесятые годы в первой волне. И там у нас в Штатах очень разбогател. — Старичок рассказывал долго и подробно.