Юлий Дубов - Варяги и ворюги

Объясню — почему.

В девятнадцатом веке у нас был еще один национальный гений. Так уж получилось, что на нашей почве гении произрастают намного чаще и обильнее, нежели в других странах. (Насчет богохранимой страны нашей смотри выше.) Так вот, гения этого звали Николай Лесков. Писатель. С Кутузовым он наверняка не встречался, хотя бы потому, что родился спустя восемнадцать лет после смерти полководца. Не встречался, а жаль. Потому что по некоторым идеологическим позициям близки они были невероятно. Так и представляю себе, как сидят Кутузов и Лесков за столом, смотрят друг на друга влажными от духовного единства глазами и приговаривают наперебой:

— Ну ты, Минька…

— Ну ты, Колян…

Так вот, Николай Лесков, рассуждая об особенностях иных народов, справедливо отмечал их целеустремленность, собранность, железную волю и, как сказали бы сейчас, системность. В ходе многовековой селекции эти качества, за которые мир обязан благодарить неугомонных римских императоров, многократно усилились и даже приобрели самодовлеющий характер. Настолько самодовлеющий, что сам смысл существования стал сводиться к постоянной демонстрации упомянутых качеств и проверке их на боевую готовность.

Лесков гениально сравнил этот европейский набор достоинств с отточенным под бритву и отполированным до заоблачного блеска боевым топором из самой наилучшей стали. Понятно совершенно, что подобному орудию противостоять никак невозможно. Стальной доспех он проломит, деревянную стену прорубит и даже паутинную полоску из кисеи расчленит надзое изящным движением.

И есть только одна штука на свете, против которой это страшное оружие вполне и окончательно бессильно. Это круто замешанное тесто. Входит в него топор довольно легко, потому что тесто обладает приятной мягкостью и никаким внешним воздействиям не сопротивляется. Далее можно пытаться наносить тесту легкие удары — так, в полсилы. Столетний дуб, к примеру, после десятка таких ударов жалобно застонет, затрещит, замашет ветвями и завалится. А тесто на каждый удар ответит приветливым чваканьем и образованием на поверхности небольшой зарубки, которая к следующему удару вполне успеет затянуться. Когда же размахивающий топором утратит терпение, расставит пошире ноги, занесет инструмент над головой и с решительным боевым воплем засадит его в тесто по самую рукоять, то его и вовсе ждет сюрприз. Потому что с тестом ничего не случится. Оно по-прежнему радостно чвакнет, примет топор в нутро и начнет неспешно переваривать. Причем попытка достать топор обратно заведомо обречена на неудачу, потому что крутое тесто характеризуется повышенной силой сцепления со всеми предметами — как с топором, так и с кадушкой, в которой тесто находится. То, что кадушка вместе с тестом может весить несколько пудов, это понятно. Но кроме того, кадушка может быть вделана в пол или прикреплена к чему-нибудь толстой ржавой цепью, чтобы не сперли. Поэтому незадачливому мастеру топора предоставляется нелегкий и унизительный для самолюбия выбор: либо бросить свой драгоценный топор на произвол судьбы и позорно бежать, либо продолжать на посмешище окружающим дергать за торчащую рукоять, надрывая пупок, потея и теряя остатки сил.

Вам это ничто не напоминает?

Еще один национальный гений, Лев Николаевич Толстой, которого можно также считать основоположником социальной психологии, определил исход войны с Наполеоном как неизбежное следствие постоянно крепнущего самосознания русского народа и угасающей уверенности французов в своих силах. Это объяснение абсолютно верно. Как может не крепнуть самосознание народа, если дурак-француз уже засадил топор по рукоять и полированная поверхность его медленно, но неуклонно покрывается ржавчиной? И что должно происходить с уверенностью в своих силах, если топор не только вытащить никак не возможно, но даже и просто пошевелить им не удается?

Эта лесковская аллегория многими интуитивно прозревалась еще до того, как была сформулирована в окончательном ее виде. Помните, как Александр Невский планировал Ледовое побоище? Он расставил мобильные полки всадников по флангам, а в центре выстроил пехоту, да еще с обозами. И сказал — ударят в центр и увязнут. Увязнут! У великих людей случайных слов не бывает. Он уже тогда понимал неодолимую мощь крутого теста.

Так вот, главнокомандующий Кутузов довел эту идею до полного совершенства и блестяще реализовал. Он интуитивно чувствовал, что процесс пошел, как говаривал впоследствии один крупный политический деятель. Топор движется в правильном направлении, с нужной скоростью и силой. Нужно только не мешать. Бородинская битва, как отмечалось уже, была вынужденной уступкой общественному мнению. А после нее Кутузов засел восточнее Москвы и стал с интересом наблюдать за увяданием галльского боевого задора.

До сих пор не совсем убедительно решен вопрос — зачем Наполеону понадобилось удирать из Москвы по Старой Смоленской дороге. Были ведь и другие пути для отхода, в нормальном состоянии и с еще не разграбленными поселениями. Принята такая точка зрения. Будто бы более удобные дороги были блокированы регулярными русскими войсками, неугомонными гусарскими хулиганами и партизанским отрядом Василисы Кожиной. Но думаю, что для Наполеона это вовсе не могло быть аргументом. Хулиганов у него и своих хватало — один Мюрат чего стоил, о встрече с регулярными русскими войсками он мог только мечтать, поскольку в окружавшем императора кошмаре это было бы единственным сколько-нибудь понятным способом существования. Поэтому по-настоящему его могла бы напугать разве что Василиса Кожина, но очевидная малочисленность ее боевой единицы вряд ли серьезно повлияла на поведение победителя при Маренго и Аустерлице.

У меня есть более простое объяснение. Думаю, единственно правильное. Представьте себе, что вы засадили топор в тесто. А теперь попробуйте вытащить его в направлении, отличном от того, по которому он туда вошел. Ну как?

Между прочим, эта точка зрения позволяет по-новому взглянуть и на романтическую легенду о дубине народной войны. Поверьте — тесту глубоко безразлично, что в него воткнули и из какого материала этот чужеродный предмет изготовлен. Просто когда Наполеон совершал свой победоносный марш-бросок к Москве, он обходился с попутными деревнями, как и положено было в те давние жестокие времена. Грабил нещадно. При этом крестьянам обещалось светлое будущее в виде полной свободы и окончательного избавления от ненавистного крепостного права. Но поскольку крестьяне наблюдали, в основном, избавление от тяжелым трудом нажитого добра, а тут и зима наступила, то второе пришествие некогда победоносной армии было воспринято ими как промысел Божий. Вооружившись стихийно возникшим лозунгом «Грабь награбленное», окончательно овладевшим массами сто с лишним лет спустя, крестьяне приступили к репарациям. Репарации эти происходили для французов чрезвычайно болезненно, потому что происходили в лесах и на большой дороге с использованием нецивилизованных вил и плебейского дреколья. Это дреколье и вдохновило графа Толстого на поэтический образ.