Марио Льоса - Кто убил Паломино Молеро?

– Убийц-то нашли? – спросил Мойсес, выпустив дым сразу изо рта и ноздрей.

– Нет покуда. Ты дружил с ним?

– Да нет, пожалуй. Заходил он сюда, сок пил. Разговаривали, конечно, но особенной дружбы не было.

– А скажи, какой он был? Веселый? Говорливый? Или такой молчун – не подступишься?

– Он больше помалкивал, стеснялся. Знаешь, поэтическая натура, не от мира сего. Жалко, что его забрили, муштра – это было не для него.

– Да он призыву не подлежал, – сказал Литума, стряхивая в рот последние капли сока. – Пошел добровольно. Мать в толк не может взять почему. Да и я тоже.

– Может, от несчастной любви? – предположил Мойсес, и уши его зашевелились.

– Похоже, – согласился Литума. – Однако все равно непонятно, кто его убил и за что.

В дверях показались новые посетители, и Мойсес отошел к ним. Литуме самое время было отправляться на поиски грузовика и ехать домой, но он, внезапно обессилев, сидел неподвижно. Ему виделось, как приходит Паломино в богатые кварталы Пиуры, как настраивает свою гитару, как стоит в полутьме под балконами невест и возлюбленных, очаровывать которых его нанимали их женихи и любовники, как получает деньги за эти серенады. Он, наверно, много месяцев копил и откладывал, чтобы купить эту гитару. Почему же все-таки уехать из Пиуры для него был вопрос жизни?

– Вспомнил, – ожесточенно шевеля ушами, сказал Мойсес.

– Что вспомнил?

– Паломино в кого-то влюбился. Что-то он мне рассказывал. Безумная любовь и все такое. Да-да, он говорил.

– В замужнюю, что ли, влюбился?

– Не знаю, Литума. Может, в замужнюю, а может, в монашенку. Мало ли как бывает. Помню, я его спросил: «Эй, певун, чего такой кислый?» А он мне: «Влюбился я, Мойсес, да только ничего из этого не выйдет». Думаю, он и в армию потому пошел.

– Нет, а все-таки почему «ничего не выйдет»? В кого влюбился, не помнишь?

Мойсес покачал головой, и уши его задвигались сами собой.

– Нет. Говорил только, встречаются они украдкой, и по вечерам он издали поет ей серенады.

– Так, – сказал Литума. – Значит, Паломино скрылся из Пиуры потому, что ревнивый муж пригрозил разделаться с ним. Теперь бы узнать, кто была его избранница и почему «ничего не выйдет». Хоть одно понятно: жестокость, с которой убили Паломино, объясняется ревностью.

– Еще знаю, что жила его красавица где-то возле аэропорта. Может, тебе это пригодится? – добавил Мойсес.

– Да?

– Да. Однажды он был здесь, сидел вот где ты сейчас сидишь. Мой приятель собирался в Чиклайо, а Паломино спросил, не подбросит ли он его до аэропорта. «А зачем тебе в аэропорт, певун?» – «Спою, говорит, серенаду одной девушке». Значит, она где-то там обретается.

– Но там вообще ничего нет – песок да роща.

– Раскинь мозгами, Литума, – снова шевельнулись уши Мойсеса. – Подумай, поищи.

– Верно говоришь, – почесал в затылке полицейский. – Там неподалеку – авиабаза и дома летчиков.

– Дома летчиков? – переспросил лейтенант Сильва. – Это уже кое-что. Теперь эта сволочь не скажет, что мы попусту время теряем.

Переспросить-то он переспросил, но Литума отлично знал, что лейтенант, хоть и поддерживает разговор, и рассказывает о своей стычке с командиром авиабазы, однако все помыслы его, все силы тела и души устремлены к одной цели – ни на минуту не выпустить из поля зрения донью Адриану, сновавшую с веником по своей харчевне. От ее сноровистых и проворных движений подол платья иногда задирался, открывая могучее бедро, а когда она наклонялась за совком, в вырезе легкого перкалевого платья показывалась высокая, ничем не стесненная грудь. Глаза лейтенанта, не пропускавшие ни одного ее движения, алчно горели. Литума никак не мог понять, чем уж так прельстила донья Адриана его начальника. Лейтенант был юн, светлокож, с рыжеватыми усиками, почти никогда не снимал темных очков и мог бы покорить сердце любой таларенской девицы. Если бы захотел. Но он не хотел: его влекла только донья Адриана. Он сам признавался Литуме: «Поддела меня толстуха на крючок, будь она неладна». Литума недоумевал. Донья Адриана годилась лейтенанту в матери; в гладко зачесанных ее волосах уже проглядывала седина, а кроме того, она и вправду была очень толста, причем всюду равномерно и одинаково – настоящая бочка сорокаведерная. Муж ее, рыбак Матиас, ночью выходил в море, а днем отсыпался. Жили они в комнатенке при харчевне. Дети их выросли и отделились от родителей; двое сыновей работали в нефтяной компании.

– Глаза проглядите, сеньор лейтенант. Наденьте хоть очки, по крайней мере.

– День ото дня все краше, – не сводя глаз с хозяйки, прошептал тот и потер позолоченный перстенек на безымянном пальце о колено, обтянутое форменными брюками. – Уж не знаю, как она ухитряется, но день ото дня расцветает все пышней.

В ожидании таксиста полицейские пили козье молоко, закусывая бутербродами с жирным белым сыром. Полковник Миндро назначил им быть в половине девятого. Харчевня – убогое строеньице из тростника с крытым циновками полом – была пуста. Вдоль стен тянулись полки, уставленные бутылками, жестянками, стояли колченогие стулья. Немногочисленным постояльцам донья Адриана готовила в углу на примусе. Через пролом в стене, заменявший дверь, виднелась хибарка, где спал сейчас Матиас.

– Ох, донья Адриана, вот вы подметали и не слышали, как превозносил вас наш лейтенант, – с медовой улыбкой заговорил Литума. Хозяйка, раскачивая бедра, воздев веник, приближалась к ним. – Вот, дескать, и годочков не так уж мало, и килограммчики лишние найдутся, а все равно нет в Таларе женщины обольстительней.

– Я говорил то, что думал, – ответил лейтенант Сильва, приняв вид лихого волокиты. – К тому же это чистая правда. Донья Адриана и сама это прекрасно знает.

– Скажите вашему лейтенанту, чтобы он делом занялся чем шутки шутить с матерью семейства. – Донья Адриана со вздохом опустилась на скамеечку возле стойки. – Скажите ему, чтобы он, чем порядочной женщине голову морочить, искал бы убийц бедняжки Паломино.

– Ну а если я их найду? – Лейтенант с оттенком некоторого похабства прищелкнул языком. – Какова будет награда? Вы подарите мне ночь любви? Одно ваше слово – и я повергну их к вашим ногам!

«Вон как разошелся, словно она уже согласилась», – подумал Литума. Заигрывания лейтенанта забавляли его, но внезапно он вспомнил про убитого, и сразу стало не до смеха. Если бы эта паскуда полковник согласился им помочь, дело пошло бы на лад: полковник знает о своих подчиненных все – кто судился, кто сидел, – он может допросить любого. Если бы он согласился помочь, они с лейтенантом, глядишь, и напали бы на след тех гадов. Но полковник Миндро думает только о себе. Почему он отказался помочь? Потому что летчики считают себя существами высшего порядка – этакие принцы с голубой кровью. Полицейских они презирают до глубины души и плевать на них хотели.