Люк Дженнингс - Убивая Еву: умри ради меня

Вопрос застает меня врасплох. Несмотря на весь свой смертоносный профессионализм, они порой ведут себя чуть ли не как ребенок. Я открываю рот, чтобы ответить, но тут Оксана встает и пускается в пляс. Мы все изумленно наблюдаем, как она скачет по крошечному помещению и вьется между нами, покачивая бедрами и двигая руками.

– Идемте все танцевать, – пропевает она. – Рождество!

Никто не двигается с места. Все разинув рот смотрят, как Оксана распахивает стальную дверь контейнера и в танце выходит наружу. Пару мгновений спустя я следую за ней на неосвещенную палубу, где она продолжает плясать, крутясь на месте, а соленый ветер прижимает ее боевое обмундирование к телу. Я хватаю ее, ужаснувшись, что она так близко к краю, но она яростно выворачивается из моих рук.

– Оксана, прекрати. Прошу.

Она начинает говорить, но мне приходится поднести ухо к ее губам, чтобы разобрать слова за ревом шторма.

– Ты слышала, что сказал Антон? Рождество!

– Слышала.

– Тогда почему ты не хочешь потанцевать со мной?

– Не здесь. – Я тяну ее назад к двери. – Пойдем внутрь.

– Почему ты не хочешь потанцевать со мной? – Она глядит на меня с упреком. – Ты такая, б…, … скучная . – Последнее слово она выкрикивает, но его срывает ветром.

Я оставляю ее там со слезящимися глазами и с прической, которая стала похожа на терновый венец. В контейнере сигнал микроволновки извещает, что ужин готов. На этот раз – какое-то месиво на основе карри из пакетов. Я накладываю порцию, но чувствую себя в такой в ярости, что кусок в рот не лезет.

Возвращается Оксана. Не обращая ни на кого внимания, она наваливает себе целую гору этого карри и принимается запихивать его в рот. Пластиковая ложка ломается почти сразу, она швыряет обломки на пол и продолжает есть руками.

Сначала все молчат, но потом Стиляга начинает травить байку о женщине, с которой познакомился в клубе на Брентвуд-Хай-стрит, а Чарли – рассказывать мне о своей мечте стать голливудской звездой; они уверены в успехе и спрашивают мое мнение по этому поводу. Я беру себя в руки и отвечаю, что случаются и более невероятные вещи.

Физически из Чарли – с их крупными, точеными чертами лица, мускулистыми руками и статной фигурой – вполне мог бы выйти хороший супергерой. И очень даже может быть, что обвинение в убийстве, тюремная отсидка и диковинный акцент сработали бы даже в плюс. Однако подозреваю, главной проблемой стала бы собственно актерская игра. Эмоциональная гибкость не входит в число сильных сторон Чарли. Взять хотя бы то, с какой бесхитростной жадной похотью уставилась она на Оксану, которая языком вылизывает остатки карри со своей бумажной тарелки.

– Чарли, – говорю я. – Из этого ничего не выйдет.

– Ты и впрямь совсем ее не знаешь, – отвечают они, не дрогнув взглядом.

На следующее утро я просыпаюсь на заре и отправляюсь на палубу, замечая, что моя злость угасла. Вокруг колышется море, образуя черно-синие пики и впадины, отделанные мрамором пены. Небо – нежно-серое, шумит ветер. На западном конце платформы курят Стиляга и Имбирь, прикрывая самокрутки сверху ладонью.

Я стала относиться с осторожной нежностью к нашей одинокой заставе. Ее физические границы обозначены жестко и недвусмысленно. Пока мы здесь, мы живы. Допустим, случится невероятное и мы останемся живы и впредь, есть ли тогда у нас с Оксаной совместное будущее?

Отношениям с психопатом обычно наступает конец, когда он, увидев, что жертва полностью подчинена, теряет к ней всякий интерес. Но у нас – другая история. Мы играем в игру, где Оксана – хищник, а я – добыча, но это – именно игра, и мы обе это знаем. С самого начала, с той секунды, когда Оксана, тогда еще Вилланель, впервые посмотрела мне в глаза, она разглядела то, что мне предстояло понять лишь позднее: в основе своей мы одинаковы, и, следовательно, ни одна из нас не сможет установить над другой полный контроль.

Думаю, именно поэтому она ведет себя столь несносно, требуя от меня внимания к себе и тут же его отвергая. Она знает, что я люблю ее, но знает и то, что обычный сюжет о любви психопата – где все заканчивается моим уничтожением и ее первобытным триумфом – здесь не прокатит. Мы, похоже, движемся к некоему условному равновесию. Мне известно, что есть территория, куда я не могу пойти за ней, где она всегда была и будет лишь сама с собой. Но я уверена, что вполне могу с этим жить. Что требуется просто быть терпеливой. Ожидать ее возвращения с распростертыми объятиями.

Этот хрупкий оптимизм удерживается во мне лишь до того момента, когда я вхожу в столовую и застаю там сидящих рядышком Чарли с Оксаной. Они излучают удовлетворенное самодовольство людей, которые протрахались всю ночь. Пальцы Чарли непринужденно растопырены на бедре у Оксаны, а та собственнически склонила голову к плечу Чарли.

Вся эта сцена столь вопиюща, столь неприкрыта и беззастенчива, что я поначалу застываю как вкопанная. Как я раньше не замечала, какие у Чарли пальцы? Мясистые, розовые, лопатообразные, похожие на домашние свиные сардельки, которые Нико покупал – и, скорее всего, по-прежнему покупает – на фермерском рынке в Западном Хэмпстеде.

– Чайку, detka ? – спрашивают Чарли у Оксаны, пригвождая меня взглядом своих глаз цвета мокрого шифера, и я чувствую, как у меня внутри все закипает, как вхолостую сжимаются мои кулаки. Как же мне хочется чем-нибудь их шарахнуть! Нет, даже не так. Глядя на эти сарделищи и представляя, куда они ночью лазали, мне хочется убивать. Замочить их обеих!

Оксана качает головой. Она строит индифферентную мину из серии «а-че-такова?» – и смотрит, не мигая, как я приближаюсь.

– Ева, – говорит она. – Привет.

– Пошла ты на хер! – говорю я, стараясь не дать голосу сорваться на крик. – Пошли вы обе на хер!

– Может, расслабишься? – предлагают мне Чарли, и я, не задумываясь, хватаю первый попавшийся под руку твердый предмет, которым оказывается невскрытая банка печеной фасоли, и запузыриваю прямо в них. Банка попадает Чарли точно между глаз. Они кренятся набок вместе со стулом, валятся на пол и остаются там лежать.

Оксана безмолвно смотрит на меня, вытаращив серые глаза.

– Между нами все кончено, – говорю я ей, подбираю с пола банку, засовываю палец в кольцо и вытряхиваю содержимое в соусницу. – Не вздумай со мной заговаривать. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем, как свиньи в говне.

Вошедший Антон замирает на месте, увидев валяющихся на полу Чарли.

– Что за херня тут творится? – спрашивает он, не веря своим глазам. – Вы подрались, что ли?

Я бухаю соусницу на портативную газовую плиту и зажигаю конфорку.

– Сам знаешь, какими мы, женщины, порой бываем эмоциональными.

Чарли шевелятся и стонут. Посреди лба у них шишка с грецкий орех и нехилый порез. На одну из бровей стекает струйка крови.