Мойзес Наим - Два шпиона в Каракасе

Антоньета вошла в гостиную, вяло поздоровалась с некоторыми из гостей и взяла стакан минеральной воды, в то время как все остальные пили шампанское. Генерал встал и, чтобы привлечь общее внимание, аккуратно постучал ложечкой по тончайшему хрустальному бокалу. И объявил, что сегодня у них имеется много поводов для праздника, но есть и один особенный, очень значимый для него самого и его супруги: их дочь Антоньета в очередной раз получила самый высокий средний балл на своем курсе.

– Мы уже успели привыкнуть к таким результатам, но сейчас решили, что дочь заслужила и соответствующую успехам награду, – сказал он командирским голосом. – Поэтому я хочу вручить нашей талантливой красавице дочке вот эти ключи. Пусть они станут символом блестящего будущего, которое ждет ее впереди. А еще эти ключи пригодятся для того, чтобы открыть дверцу и сесть за руль нового синего BMW , стоящего внизу. Это и подарок по случаю успешного завершения учебного года, и средство передвижения. Пользуйся им с удовольствием, дочка!

Антоньета вспыхнула, из глаз ее потекли слезы. Гостям показалось, что плачет она от радости и от избытка чувств, не умея их сдержать. Но на самом деле сдержать она не могла совсем другие эмоции. Ее душили боль и возмущение. Когда отец подошел к ней, протягивая ключи, и попытался обнять, Антоньета с трудом выдавила из себя лишь одно слово: “Нет!” Сперва произнесла его шепотом, словно обращаясь к себе самой, но затем стала повторять как мантру: “Нет! Нет! Нет!” С каждым разом все громче, пока не перешла на крик, в котором выплеснулась вся вулканическая сила ее чувств. Гости оторопели. Мать растерялась. Генерал побагровел и не знал, как поступить и что тут можно сказать.

Пора объяснить, что к сомнениям, терзавшим душу Антоньеты, с некоторых пор прибавился еще и гнев – когда она поняла, что ее отец замешан в коррупционных делах. Как иначе объяснить расточительность, которую он себе позволял, или весь тот блеск, которым они себя окружили? Прежде Антоньета никогда не задавалась вопросом, каким образом можно вести такой образ жизни на одно лишь военное жалованье. Но было очевидно, что с некоторых пор доходы семьи необъяснимо подскочили – до определенного момента подобную роскошь она видела лишь по телевизору в программах, описывающих жизнь богатых и знаменитых людей в разных странах. Простой генерал мог достичь такого уровня, только если он ворует, с горькой откровенностью призналась себе Антоньета.

Сцена, устроенная дочерью при гостях, застала Хирона врасплох. И он должен был как-то спасти ситуацию. Антоньета убежала из гостиной, а генерал так и не понял, что происходит с девушкой. Он отчетливо сознавал только одно: Антоньета оскорбила его и поставила в унизительное положение.

Однако Хирон быстро взял себя в руки: извинился перед гостями и с улыбкой очень громко принялся объяснять, что подобное нередко случается с молодыми людьми, которые слишком много сил отдают учебе… Гости не менее фальшиво заулыбались, стараясь рассеять напряжениие, повисшее в роскошной гостиной. А генерал продолжал: Антоньета очень устала от учебы и переживаний за результаты экзаменов, но это у нее скоро пройдет.

– А теперь – ужинать. – С этим словами он огляделся по сторонам, приглашая собравшихся перейти в следующий зал, где уже был накрыт огромный стол. Потом потихоньку велел мажордому: пусть оркестр начинает играть, но не ту спокойную музыку, которая предполагалась под ужин, а зажигательную сальсу, способную разогреть атмосферу.

Несколько часов спустя, пока последние гости еще продолжали танцевать, Антоньета простилась с заглянувшей к ней в комнату матерью. Они долго сидели обнявшись. Девушка плакала, и мать напрасно пыталась утешить ее. Они не знали, что еще сказать друг другу, да и не особенно хотели сейчас говорить. Мать ведь тоже чувствовала, как ее с каждым разом все больше затягивали новые обстоятельства, которые она ненавидела, но которыми одновременно и наслаждалась. Она понимала, что деньги – это своего рода наркотик. А деньги, добытые неправедным путем, – наркотик еще более сильный. Жена Хирона подозревала, что их богатство получено позорным способом, но куда важнее было другое: она знала и то, что это богатство ненадежно, оно в любой миг может рассеяться как дым. А если вспомнить события минувшего вечера, то приходилось признать: свалившимися на них невесть откуда деньгами трудно наслаждаться в полную меру, то есть искренне и без стыда. Это отравленные деньги.

Наконец Антоньета перестала плакать и заговорила совсем тихо:

– Мама, я ухожу. Не могу больше жить здесь, не могу больше жить вот так. – Мать слушала ее молча и не пыталась переубедить, потому что знала дочь и знала, что та не переменит своего решения. Кроме того, в глубине души она понимала, что Антоньета поступает правильно, что, наверное, и ей самой тоже следовало бы уйти из этого дома, уйти от мужа. И еще она твердо знала, что, в отличие от дочери, сама на такое никогда не отважится.

Антоньета позвонила своему приятелю Артуро и попросила как можно скорее приехать за ней. Он жил в скромном студенческом общежитии, и она решила пока поселиться вместе с ним. Девушка сунула в рюкзак какую-то одежду и несколько фотографий. Попрощалась с матерью. Обе молча плакали, обе без слов понимали друг друга. Затем Антоньета тихо вышла из дому через заднюю дверь и оказалась на улице, где ее уже ждал Артуро.

Генерал Хирон, стоя у большого окна, все это видел. И увиденное подтвердило его худшие подозрения. С точки зрения Гонсало Хирона, его дочь ни в чем не была виновата. Она жертва. Ей промыли мозги и внушили ложные идеи, преследуя единственную цель – вырвать из семьи. Не сомневался генерал и в другом: главным виновником неприемлемого поведения Антоньеты был этот парень – он заставлял ее участвовать в уличных маршах и выступать против правительства, против его, генерала Хирона, правительства, а значит, и против него самого, ее отца. Что ж, он выяснит, кто это такой, и решит проблему самым радикальным образом. Генерал дал себе самому слово сделать это.

Моника в последний раз пришла в “Черное дерево”. И хотя теперь она не заботилась о своей внешности, не ухаживала за кожей лица и не старалась сохранить идеальную фигуру, она охотно приняла предложение Эвы встретиться в Центре красоты. А заодно Монике сделают расслабляющий массаж. – Значит… ты все-таки уезжаешь? И уверена, что поступаешь правильно? – спросила Эва.

– Да, уезжаю. Иногда думаю, что только на месяц, иногда – что навсегда.

Эве казалось, что перед ней была совсем другая Моника, разительно отличавшаяся от той, с которой она познакомилась несколько лет назад. У нее перестали блестеть глаза, она больше не стремилась любыми способами докапываться до истины или открывать утренний выпуск новостей каким-нибудь сногсшибательным сообщением. Теперь взгляд у нее был отсутствующим, голос – равнодушным, да и вся ее привлекательность словно растала.