Евгений Ивин - Откровения секретного агента

Погода выдалась прекрасная, солнце сверкало в витринах магазинов; мне казалось, люди радовались этому дню, хотя я преувеличивал — не у всех настроение было солнечным. Вот вчера Игорю Ильину никакое солнце не приносило радости, а сегодня и он бы улыбался, как вон та девушка в цветной национальной юбке, с длинной толстой косой. Прямо как с рекламной картинки.

Я шел домой пешком, потому что шел домой ! У меня с сегодняшнего дня был свой дом, а не конспиративная квартира с надзирательницей Августой. Скорее, содержательницей — ведь это она поддерживает там чистоту и порядок и принимает как на постоялый двор временных сексотов вроде меня и моей жены, и обязана нас терпеть и улыбаться нам. Правда, встречи со мной у надзирательницы были радостные и приятные и, наверно, ей бы хотелось, чтобы они были нескончаемы.

Я действительно возвратился из Москвы другим, как это заметила Татьяна. Хозяйка уже не была для меня такой привлекательной, как прежде, мне казалось, она как-то потускнела, стали заметны морщины на шее, и грудь, я и это сразу заметил, обвисла, и вид ее под тонкой кофточкой меня не возбудил, восторга не вызвал и не породил прежнего желания. Видимо, все, что было между нами, кончилось, оттого что мы быстро перегорели; во всяком случае, я уже точно решил, возврата к прежнему не будет.

Как замечательно, что у меня есть свой дом, и я не буду находиться в ложном положении, избегая призывных встреч Августы. Уже два дня, как я вернулся из командировки, а мы с ней еще не занимались прелюбодеянием. Я почему-то про себя так называл наши отношения. Может быть, в моем остывании большую роль сыграла и Татьяна, которая находилась постоянно рядом. Я вспомнил, как Ткаченко шутил по этому поводу: «Я бы охотно пошел к какой-нибудь бабе, но как подумаю: придешь, надо ловчить, подпаивать, добиваться ее, а она будет кочевряжиться, цену себе набивать. Еще потом домой идти. На черта мне все это надо! Лучше всего дома: в кровать лег, жена под боком, ловчить не надо, подпаивать тем более, и не кочевряжится. Все мое лежит со мной!»

Хитрю, прекрасно знаю, что Кира всему виной. После нее мне не хочется «черного хлеба», после нее — никакого аппетита, наверно, пока не нагуляю.

Я дошел до центра, у кинотеатра «Патрия» толпился народ: премьера какого-то зарубежного фильма, дальше — парк и аллея с захоронениями павших в боях за Кишинев. Сквозь поредевшие деревья виднеется величественный и могучий Штефан челмаре. Великий Штефан, господарь, устремляющий своего бронзового коня на восток.

Я прошел сквозь парк и оказался на троллейбусной остановке, теперь несколько остановок и — Сельхоз-институт. Тут и есть наша квартира, а если перейти небольшой сквер, внизу откроется гигантская мраморная лестница, пожалуй, побольше знаменитой одесской. Она спускается прямо к огромному Комсомольскому озеру. Так что жить мы будем в очень хорошем месте: троллейбус рядом, центр близко, до базара десять минут на транспорте, на работу можно ходить пешком.

Я дошел до своего дома и сразу увидел, что наша квартира обживается: Татьяна уже повесила занавески, и на окне стоял цветок в коричневом кашпо. И тут я заметил своего шефа; он привалился плечом к углу дома и глядел, как я приближаюсь к подъезду. Я почувствовал, именно почувствовал, что его появление сегодня ничего хорошего не сулит. «Пришел поздравить с новосельем», — уцепился я за соломинку, но она тут же обломилась: лицо шефа было мрачным, глаза уставились на меня, и хотя до него было метров двадцать, я смог разглядеть в них ярость. «Что-то где-то прокололось», — с тревогой подумал я и уже не сомневался — его приход сейчас изменит мою судьбу.

Я успел поставить ногу на первую ступеньку лестницы и так замер, не спуская с него глаз. Сколько продолжалась эта пауза — трудно сказать, но мне почему-то она показалась долгой, очевидно, потому, что я оттягивал с ним встречу. Иван Дмитриевич оттолкнулся от стены дома и тяжело, как больной, пошел ко мне. И чем ближе он подходил, тем яснее я осознавал, что в моей судьбе произошел переворот, причем не в мою пользу. Я попытался улыбнуться, изобразить какую-то радость, но это была улыбка и радость, как если бы я был у гроба близкого человека, — вымученная, никому не нужная, фальшивая.

Шеф не поздоровался, руки у него были засунуты в карманы плаща, он их не вытащил, значит, подавать руки не собирался. Дойдя до меня медленным шагом, он прошел мимо, бросив вполоборота:

— Пройдемся!

Я двинулся следом, потом нагнал его, уже покорно ожидал удара, который он мне приготовил.

— Твоя жена совершила большую гнусность! — прорычал он сквозь зубы.

— Не понял! — тихо возразил я, действительно не предполагая, что это означает.

— Она дешифровала вас полностью. — Он повернул ко мне разъяренное лицо и стал громко шипеть — мелкие брызги слюны я почувствовал на своем лице. В уголках его рта появилась какая-то белая пена, что очень поразило меня. «Он же ненормальный», — подумал я, испытывая к нему отвращение, что в какой-то мере заглушило трагизм полученной информации. Нет, я не впал в транс, не задохнулся от злости к жене, а как-то удивительно спокойно принял это сообщение. Возможно, я еще не оценил всю опасность для моей карьеры разведчика, заложенную в словах: «Она дешифровала вас полностью». Что такое «дешифровала»? Разоблачила нас перед кем-то? Перед кем? Когда? Я ведь только что вернулся из Москвы, где «смотрины» прошли хорошо. Я вдруг разозлился не на шутку.

— Объяснитесь понятнее! — жестко сказал я и сам удивился тону, каким я потребовал объяснений от шефа.

— По-моему, я очень ясно сказал. Ваша жена разболтала обо всем: о подготовке к зарубежной работе, в какую страну и какую крышу мы готовили… — Он еще долго говорил об ответственности, о чести, неблагодарности, провале и о чем-то еще — я как-то не воспринимал всю эту нравоучительную болтовню. И лишь когда он выдавил: — Она, сволочь, е… с ним, пока ты работал, и трепалась в кровати о самых больших секретах, — я врубился и понял, что он поносил самыми грязными словами мою жену. Что-то во мне вспыхнуло: злоба, ярость, ненависть — черт знает, как это называется! Но я был словно на ринге: хук справа, хук слева, апперкот, свинг — все эти удары сыпались на меня, но я не мог закрыться. Шеф уже распоясался до предела, мне думается, он даже забыл, где находится и кто перед ним. А может, именно то, что перед ним был я, и действовало на него как красный плащ на быка — он вымещал на мне свою злобу за то, что моя жена разрушила его замыслы.

— Куда ты глядел, слепой, когда женился, она же самая последняя шлюха и блядь. Ляжет под любого! — хлестал он меня с явным садистским наслаждением. — Не успевала остыть после тебя кровать, а там уже лежал твой дружок! Они е… и смеялись над тобой! Могар ты лопоухий! — выкрикнул он залпом последнее оскорбление.