Меган Хорхенсен - Измена

– Красивая идиома. Главное, неожиданная.

– Да, у нас с тобой сегодня сплошная лингвистика, гаспачо…

– Ты хочешь опубликовать мемуары?

– Глупости. Кто опубликует? А если опубликует, то в серии фантастики. Зачем?

– Тогда, что ты собираешься делать?

Молчание. Понимаю. Об этом он скажет в конце. Когда мелочи обговорим.

– Сначала надо обработать, сверить – я же по памяти часто пишу. Сможешь?

– Да.

– Недели хватит?

– Наверно. Посмотреть надо. Где материалы? Далеко?

– Здесь. Со мной.

– Неужели? А не боишься, что я тебя сдам?

– Не боюсь. Я не вчера родился. Я тебя вижу. Тебе они противны. Все они. Наши и ваши. Ты сам себе в этом не признаёшься, но противны. И ты документы с удовольствием перекинешь тем, кому они как манна небесная. Для равновесия.

– А дома некому было отдать? Неужели ни одного профи не осталось в друзьях?

– Дома слежка. Соседи о каждом моём шаге стучат. Я же на виду. К тому же одно дело просить американца китайцам секреты подарить, а другое дело – русского, для которого наш секрет не так свят.

– Но почему ты так уверен, что я тебя не сдам? Хотя бы своим, в Москве.

– Потому что у тебя совесть есть. Потому что наши ведомства не имеют права делить мир между собой. Третья сторона должна свою роль сыграть. Иначе беда.

– Запасная папка в США осталась?

– А зачем она мне? Я не могу снова тратить годы на притирку, приглядывание, дружбу. И ты это тоже понимаешь, Вадим. Я передаю тебе всё, что накопилось – даты, копии расписок, распечатки, бухгалтерские квитанции, распоряжения… Мои собственные наброски, в конце концов. Почитай. Исправляй, сокращай, но передай, прошу тебя. А если продашь своему начальству, то обижусь даже на том свете.

– Хорошо, сделаю. Но мне тоже подготовиться надо. Мне тоже не хочется, чтобы за меня взялись. Но я передам, не волнуйся.

– Да не волнуюсь я. Боюсь я за однополярный мир. Ведь не в том дело, что после падения СССР на вершине остались только США. Дело в том, что США и Россия теперь сговорились, а все их показные наскоки друг на друга – только для потехи почтеннейшей публики, ты это не хуже меня понимаешь. Без второго полюса, без реальной оппозиции со стороны Китая, мир превратится в помойку. К тому же злит невероятно, по-стариковски, новый всемирный крестовый поход – за всеобщую честность в политике. Каждый политик в страхе оглядывается, не забыл ли чашку кофе оплатить, не сочтут ли домогательством букетик цветов секретарше в праздник. А ведь врут. Врут народам своим и чужим, врут друг другу, врут себе. Вот и получайте. Врать не перестанут, но хоть немного задумаются. Или и впрямь утрутся и дальше поскачут?

– Сомнений не остаётся?

– Сомнений? Сложный вопрос. Да, мучают – присяга, корпоративная солидарность и тому подобная дребедень. Но я решил для себя окончательно.

– Ты уверен, что никто, кроме меня, о твоей папке не знает?

– Уверен. Они бы меня к тебе не подпустили, если бы что-то знали. Согласен?

– Наверно.

– Вот и славненько. Когда поймут, что про Лансера известно Китаю, пусть порезвятся, размышляя, чья тут собака порылась.

И снова взрыв хохота. Виктор любит по-своему интерпретировать наши идиомы – баба с возу, вознице глаз вон. В сотый раз хвалю его знание русского языка.

– А знаешь, Вадим. Насчёт идиом. Ведь с них-то всё и началось, если вспомнить.

– С идиом?

– В первых сообщениях о ранении Кеннеди говорилось о ранении сзади в шею. То есть, о несмертельном ранении. А дальше – простейший фокус. Берётся слово «шея» – neck, берётся слово «сзади» – back, оба термина складываются, один предлог вычитается и остаётся back of the neck, по-английски, «затылок»! Оказывается, пуля не в шею влетела, а попала в затылок.

– Вот что значит носитель языка. На это я внимания не обратил.

– Главное в любом деле – уметь подать факты. Почитай на досуге газеты тех дней. Сначала все цитируют слова Джонсона: «Пуля попала в шею сзади». А на следующий день один предлог незаметно исчезает, и слова «в шею сзади» превращаются в «затылок». Мановением волшебной палочки. И никто не заметил. Сам собой бесследно растворился вопрос, почему ранение средней тяжести в шею привело к мгновенной смерти. Вот тебе и гаспачо.

– С магией вприкуску.

– А не слабо «вприкуску» на английский перевести?

Смеёмся в очередной раз.

Москва, Индия. Шестидесятые – восьмидесятые годы.

Мари спокойна. Мари трудно вывести из себя. Мари не умеет суетиться, нервничать, заламывать руки в показной или искренней печали. Мари – очень редкий человек, такие рождаются раз в столетие. Любая новость, как бы тяжело и неожиданно не обрушивалась, воспринимается ею не с покорностью, а со стремлением понять, распознать, вылепить из шока нечто приемлемое для налаживания дальнейшего существования.

Мари никогда не падает духом. Показатель крайнего волнения – потребляемые в большом количестве сигареты. Сигареты должны быть только женскими – тонкие палочки Vogue или Sobranie, в стандартных пачках определенного цвета, без ментоловых примесей. Может быть, раньше Мари была совсем иной. Я не знаю, какой она была раньше, разве что из её рассказов о себе, а человек редко помнит самого себя в прошлом.

Играя роль Лисы на утреннике в детском саду, Мари боялась выйти на сцену, потому что ей казалось, будто все зрители, мамы и папы десятка детишек, только и делают, что смотрят на неё, показывая пальцем и смеясь, так как из-под накрахмаленной юбочки видны детские трусики.

В школе смешные страхи растворились и Мари с удовольствием декламировала стихи перед сотнями пионеров и учителей. С гордостью носила на рукаве нашивку звеньевой, любила ездить в пионерский лагерь, ощущая себя частью коллектива, где с чувством и страстью распевала песни о юном барабанщике или о первой любви, которая ещё не любовь…

Поездка на Кубу позволила заработать уважение среди одноклассников – редко кто мог похвастаться купанием в тропических морях или гувернанткой-негритянкой.

Потом Мари настолько похорошела, что интерес стала вызывать уже сама по себе.

А затем первая любовь, юный оболтус, случайно встреченный во время турпоездки в Ленинград. Любовь, разумеется, вечная, на всю жизнь, поженимся обязательно, будет много детей, будем жить счастливо и умрём в один день. Знакомство с первой любовью длилось сутки или двое, но память сохранилась навсегда.

Вечеринки в среде золотой молодёжи; дачи, куда полулегально съезжались одноклассники, пользуясь отсутствием родителей. Ни к чему не обязывающие встречи; невинные, по сегодняшним меркам, приключения; обычное беззаботное порхание симпатичной девчонки без царя в голове.

Папа пристроил на курсы секретарей-машинисток при Министерстве внешней торговли. Курсы блатные, специально для дочерей партийных боссов и приближённых. Попасть на них было делом престижным. Однако необыкновенное обаяние Глеба Сергеевича и искреннее, без фальши, уважение со стороны сослуживцев помогли и дочери.