Меган Хорхенсен - Измена

Там же лежат и тексты, которые я успел набросать с момента отъезда Виктора.

После того, как я задал вопросы, которые счёл нужным задать, после того, как Виктор ответил так, как счёл нужным ответить – иногда подробно, иногда отделываясь краткими хлёсткими замечаниями по поводу моей настырности, – он оставил мне всё, что накопил за последние годы. Накопил, оставил и уехал умирать.

Португалия, южное побережье. 27 февраля 2004 года.

На десерт прошу португальский флан. Виктор заказывает мороженое.

– Я в детстве эскимо не любил. Все любили, а я не любил.

– А… так ты с детства расистом был? Чем тебе эскимосы не угодили-то?

Смеёмся. Затягиваемся Marlboro – сигаретные вкусы у нас похожи…

– Виктор, прокололся ты. Эскимо – это мороженое. На палочке. Все дети его любили, а я нет. Не любил, и всё тут. А тебя бы наши повязали в первый же день. Как американского шпиона. Несмотря на твой русский почти без акцента! Не может советский человек про эскимо не знать!

– Откуда у вас, русских, столько снобизма? И духовность ваша не в пример другим, и эскимо только у вас. Ваше «эскимо» от нашего eskimo pie идёт – мороженое на палочке. Молочное, покрытое шоколадом. Так что, кого бы повязали, ещё вопрос.

– Не знал. Неужели? Зато слово «вытрезвитель» у вас точно не используется. Это наше, родное.

– Опять ошибка. Drunk tank, элементарно. В любом городке, в каждом полицейском участке. А зато ты не знаешь, что означает приказ get a haircut!

– Ха. Не смеши. Это когда сержант или генерал – не важно – на тебя глянет зверем и рыкнет, чтобы подстригся немедленно, а то зарос до пупа.

– Ну! У вас в России такие же сержанты?

– И генералы такие же.

Смеёмся. Мы похожи даже в мелочах. Мы многое взяли друг у друга. Но эскимо и любовь генералов к стрижке – только курьёзы в длиннющем списке похожестей. На первом месте – подозрительность и любовь к секретам. На втором, вера в собственное превосходство и непоколебимая уверенность в том, что весь мир спит и думает, как бы поставить наши великие родины на колени.

Похожесть и в том, что даже мы, профессиональные разведчики, проработавшие всю жизнь по разные стороны фронта, понимаем друг друга с полуслова.

– Почему ты не ушёл на пенсию?

– После исчезновения Лансера?

– После убийства Лансера, уважаемый политкорректный Виктор.

– Не ехидничай, я тоже умею. Почему на пенсию не ушёл? Если бы спросил человек, далёкий от нашей работы, я бы понял. Но ты-то не по фильмам о Джеймсе Бонде судишь. Кушать хотелось, на пенсию прожить непросто, к тому же в восемьдесят пятом мне было столько же, сколько Глебу, рано на пенсию.

– Но ведь ты опасен был?

– Чем?

– Тем, что всё знал. О Лансере, о Роберте, о Жаклин, об Онассисе, обо всей операции, в конце концов.

– Не я один знал. Ты же понимаешь, что в таких делах десятком парней не обойтись. Охранники Кеннеди – те, кто в момент покушения стоял ближе всего к телу. Кто раненого президента в самолёт грузил и в Вашингтон вёз. Кто чужой труп в госпиталь подкладывал. Врачи, санитары. Ну, и те, кто решение принимал. Роберт Кеннеди, Джон Маккон, Линдон Джонсон, Эдгар Гувер. И ещё несколько, рангом пониже. С самого начала было ясно, что в курсе будут с полсотни человек.

– Любой секрет, который известен троим, уже не секрет.

– Согласен. Поэтому лучший способ секрет сохранить – не замалчивать, а создать завесу. Устроить словесный шум, раздуть версии – числом поболе и позабавнее, чтобы зеваки сбегались. Среди груды абсурда истина затеряется.

– Хорошо, но ведь после кончины Лансера вы все не нужны стали, не так ли?

– Опять по-детски рассуждаешь. Кто нас всех убирать станет? Это же не фильм ужасов. Это же сколько человек порезать надо. Отдать приказ, посвятив в суть дела с десяток исполнителей. Тебе-то не знать, что разведслужбы убивают в тысячу раз меньше, чем им приписывают.

– То есть вас всех оставили в покое?

– Точнее, предложили на выбор род занятий. Меня вернули на прежнюю службу. Проще сотворить непритязательную легенду, в которой рассказывается, где и почему ты пропадал много лет, чем тебя убивать. Рискуя провалиться или нарваться на публикацию секретных материалов в далёком сейфе, со стандартной пометкой «вскрыть в случае моей смерти».

– Однако люди умирают и сами по себе. Обычный сердечный приступ… И тут же история, которую нечаянный покойник на всякий случай хранил в сейфе, в газеты и попала.

– Да. Именно поэтому мы знали, что нас не тронут. Потому что стоит первому из нас подозрительно погибнуть, половина остальных начнёт готовить страховку на случай своей смерти. А так обе стороны строго соблюдали договорённость: вы нас не трогаете, мы за пазухой камень не держим.

– Логично. Вооружённый нейтралитет, где обе стороны с удовольствием бы избавились друг от друга, но вынуждены жить мирно.

– И ещё. Мало ли что дальше произойдёт. Мало ли как и где опять дело всплывёт. Зачем новых людей посвящать, если можно меня держать про запас. И если вновь возникнет тема, меня же и бросят над ней работать, чтобы лишних людей не задействовать.

– Да. Согласен. Знаешь, а Глеб это просчитал! Даже не зная всей правды, он понял, что передавать папку будем через того, кто стоял у истоков. Он меня об этом в первый же день предупредил. Просил обратить внимание.

– Глеб умный был. Жаль, я его только с твоих слов знаю.

– Не смеши. У вас на него досье потолще аргентинского бифштекса.

Смеёмся. Мы понимаем друг друга – всего полчаса назад прозвучало: «Как там твой Глеб говорил? Лишний раз миру перевернуться только полезно». Не были Виктор и Глеб знакомы, а я Виктору про эту присказку не рассказывал. Но про любимую Глебову фразу он в курсе. Досье на Глеба, на меня, на любого из нас у них такие же, как у нас на них. Я же тоже одним словом показал, что знаю, как Виктор искал в Аргентине ранчо для парализованного Джона, когда ещё казалось, что лучший выход – это отъезд в далёкую и малодоступную страну.

– А почему ты решил нарушить конвенцию?

– Какую конвенцию?

– А ладно, это из нашей литературы, всё-таки не все наши реалии тебе доступны.

Опять смех. В ресторанчике почти пусто, танцоры фламенко появятся только через час, не раньше. Хозяин наверняка уверен, что мы друг другу анекдоты рассказываем.

Виктор замолкает. Смотрит в окно. На меня. Снова в окно.

– Надоело…

– …?

– Мне умирать скоро. У меня рак в последней стадии, если ты ещё не понял.

– Извини, я не подумал. Чёрт… не знаю, что сказать…

– Перестань. Так вот, мне уходить пора. В реинкарнации не верю. Мне навсегда уходить. Хочется напоследок дверью хлопнуть, понятно?

– Нет.

– Поймёшь, если постараешься. Просто хочется, чтобы все они забегали, как мышки на сковородке.