Вячеслав Каликинский - Посол. Разорванный остров [publisher: 1С-Паблишинг]

– Да, я нарушил древние законы своей страны – то, что в Европе называют кодексом чести. Но что мне оставалось делать, когда друг, без колебания рискнувший ради меня жизнью, умирал? Вы осуждаете меня за это, господин Белецкий?

– Боже меня упаси! Просто я подумал, что расставаться с фамильным мечом ради чужестранца.

– Он не чужестранец! Он стал мне больше, чем родным братом, господин Белецкий! Кроме того, не забывайте – я отдал катану не какому-то монаху – я передал меч в монастырский музей!

– Не сердитесь, господин посол! – миролюбиво попросил собеседник. – Лучше угостите ещё чашечкой вашего саке! А как Мишель выглядит сейчас?

– Разительно изменился внешне – похудел, чуть поседел, отпустил небольшую бородку. Думаю, его не признали бы нынче и многие его прежние знакомые. Он свыкся с простой и размеренной жизнью, полюбил тишину и одиночество, перечитал, как уверяет, почти всю монастырскую библиотеку – у паулинов огромное количество книг!

– Понятно… Вы часто виделись с Мишелем?

– В монастыре на Ясной Горе мы виделись с ним четыре раза: я опасался приезжать чаще, чтобы не вызвать подозрений в МИДе и у полиции. Мишель… Знаете, господин Белецкий, я впервые смог назвать его по имени только там, в монастыре. По имени и на «ты», как это принято у русских. Как он обрадовался этому. Вы в России придаёте очень большое значение фамильярности – мы так не можем, господин Белецкий! Вот я недавно в порыве хорошего настроения назвал по имени своего переводчика – видимо, сказалось моё долгое житьё-бытьё в Европе – сначала в Голландии, потом здесь. Так он подпрыгнул на месте, и глаза у лейтенанта округлились как у кота! Я вынужден был извиниться за фамильярность…

– Значит, Мишель, поселившись у монахов-отшельников, и сам потихоньку становится отшельником. Книжным червём.

– Не только книжным, – усмехнулся Эномото. – Знаете, он пристрастился работать в монастырском саду: ухаживает за розами, подстригает деревья, ровняет дорожки…

– Но ведь.

– Да, у него только одна рука. Но у паулинов в Ясной Горе прекрасные мастерские. Ему сделали несколько великолепных культяшек с различными приспособлениями. С их помощью он научился даже вскапывать землю, господин Белецкий! Да так ловко! Но не это мне показалось главным! Берг хочет вернуться к людям – но не беспомощным инвалидом, которого всё жалеют! Он хочет вернуться к людям мастером своего дела…

– Своего дела? Какого же?

– Четыре года он, как губка, впитывал в себя мудрость человечества. Он многое постиг. Он стал философом – но не теоретическим мыслителем, а философом практическим. И рассуждает примерно так: я не могу, как прежде, быть солдатом, ибо однорукий солдат способен вызвать у противника только насмешку и жалость. Зато я могу воевать с врагами моего отечества другим оружием, которое обрёл в библиотеке! Способностью дедукции!

– Дедукции? – с оттенком недоумения переспросил Белецкий. – Насколько я помню, сие понятие означает в философии логический переход от общего к частному…

– Я задал ему тот же вопрос, господин Белецкий. И получил, признаться, не очень внятный ответ. Он сказал примерно так: у любого общества есть враги, которые мешают людям жить и гармонично развиваться. Враги внешние и внутренние. Борясь с захватчиками и внутренними преступными элементами, люди зачастую борются не с причиной, а уже со следствием. Для того чтобы жить спокойно и счастливо, нужно устранить именно причину. И Мишель уверен, что знает – как. Ему необходимо пополнить свой багаж знаний, на это потребуются ещё годы упорного труда. Но рано или поздно он покинет стены библиотеки и вернётся с этими знаниями к людям!

– И нынче, оставляя Россию, вы оставляете здесь и своего друга, – раздумчиво протянул Белецкий.

– А что прикажете делать? Не скрою: я бы очень хотел, чтобы он нынче уехал со мной в Японию. Монахи, кстати, раздобыли для него новый паспорт, у них огромные связи со своими братьями по вере во всей Европе. Он вольный, по сути, человек. Я предлагал ему отправиться в Японию морем, через Италию либо Францию. Мы могли бы встретиться либо там, либо во Владивостоке.

– И что же?

– А что говорят русские, когда не хотят огорчать собеседника отказом? – усмехнулся Эномото. – Они говорят: я подумаю… А как ваша дочь, господин Белецкий? Надеюсь, она забыла о своём женихе? В её возрасте примириться с потерей близкого человека гораздо легче, чем в нашем, не так ли?

– Увы, не забыла, – Белецкий заметно помрачнел. – Слушайте, ваше высокопревосходительство, в буфетном шкапчике салон-вагона, насколько я знаю, есть целый арсенал крепких напитков. Вы позволите? Саке – это традиция, это символ, наверное. Это прекрасно, но… Но русскому человеку, когда он хочет на время забыть обо всём, нужно что-то покрепче! Простите, конечно…

– Я в России только гость, – поклонился Эномото. – Как вам будет угодно. Знаете, если вы выберете коньяк, я, пожалуй, присоединюсь к вам! Прожив в России пять лет, я перенял многие русские обыкновения. И нахожу, что в русском «шандарахнуть» – так, кажется, говорят у вас? – есть своя прелесть. Так что прошу, командуйте!

Отлучившись, Белецкий вернулся с бутылкой «Шустовского», двумя пузатыми бокалами и лимоном. Выпили собеседники не чокаясь, лишь отсалютовали друг другу бокалами.

– Да, с Настенькой всё плохо, господин посол! – признался, словно и не было паузы в разговоре, Белецкий. – Наверное, правильнее было бы сказать ей, что Мишель умер. Согрешить, обмануть – но не повернулся язык. Исчез человек из её жизни – и всё! Ни мёртвого Мишеля, ни живого. Мёртвых можно оплакать – и жить дальше. А что прикажете делать девице, которой сказали, что её жених исчез после совершения некоего воинского преступления и доселе в розыске? Она ждёт от него весточки каждый день! Она себя винит в том, что они так… расстались!

– Я понимаю вас, господин Белецкий! Понимаю и не снимаю с себя вины за всё, что случилось с Бергом… Мы с вами уже говорили об этом!

– Вы тут и вовсе не при чём, ваше высокопревосходительство. Не вы же послали Мишеля в ту безумную поездку! Не вы столкнули его с этим, как его… С секретарём, в общем, – махнул рукой Белецкий. Взяв в руки бутылку, он вопросительно поглядел на собеседника и после разрешающего кивка наполнил бокалы. – Судьба, рок! Иначе, наверное, и не скажешь!

– Неужели вы искренне полагаете, что моей вины в случившемся нет? – медленно, словно размышляя вслух, произнёс Эномото. – Поставьте себя на моё место, господин Белецкий: вас гнетёт ощущение надвигающейся беды, ваш друг видит это. Но вы держите его на расстоянии, не доверяете ему своих секретов. Не просите о помощи – и друг решает действовать сам! И попадает из-за своей молодости и горячности в чудовищную ситуацию. Едва не умирает, лишается руки – это из области физических страданий. Но есть ещё и нравственная сторона дела – офицер, совершив государственное преступление, попадает в немилость своего монарха. Его ищут, чтобы отдать под трибунал и посадить в тюрьму. Он геройски воевал, а его вычёркивают из списков батальона. Он теряет вашу Настеньку, наконец. А его родители? Он не может нынче «выйти на сцену», потому что не желает, чтобы близкие ему люди получили ещё один удар – суд, тюрьму, позор… И вы продолжаете утверждать, что я тут не при чём?! Вы на моём месте чувствовали бы себя не при чём?