Артуро Перес-Реверте - Саботаж

Оглядывая эту панораму и зная, что Коваленко сейчас в Париже, Фалько не нуждался в хрустальном шаре, чтобы предсказать судьбу Лео Баярда. Если настали такие времена, что людей расстреливают, не утруждая себя доказательствами их вины, появление в Париже такой фигуры, как советский чекист, равносильно приходу шакала в овчарню.

От этого сравнения Фалько снова усмехнулся задумчиво и горько. Приливы и отливы бытия, подумал он. Лотерея. Каждому из нас сужден свой час, но для одних он настанет раньше, чем для других.

Собрав вещи, он в последний раз обвел взглядом номер и ванную. «Взглядом цыгана», как называли это его инструкторы. Ничего не оставляй после себя, говорили они, и прежде всего – ничего такого, что может тебя выдать. Иногда забытый клочок бумаги, письмо или счет, раздавленный окурок могут привести к непредсказуемым или опасным последствиям. Люди его ремесла должны покидать место своего пребывания, как призраки, исчезать бесследно. Выйти из ниоткуда и быть готовыми без усилия вернуться в никуда.

Он положил шляпу и плащ рядом с чемоданом на кровать. Потом закурил и взглянул в окно. На бульваре быстро темнело. Снаружи не доносилось никаких звуков, и, казалось, что город накрыт колоколом, из-под которого выкачали воздух. Сквозь ветви деревьев видно было, как вспыхнули уличные фонари и замелькали фары машин, а чернота неба наконец поглотила последние багрово-красные пятна над колокольней Сен-Жермен.

От Коваленко мысли его невольно перешли на Еву. Это было неизбежно. Он всегда старался не думать о ней, но порой не удавалось удержать полет воображения или воспоминания. Не мог он избавиться и от странной печали, одолевавшей его в такие минуты и столь похожей на теплый моросящий дождик над пустошью.

В оконном стекле отражались абрис худощавого лица и огонек сигареты. Фалько вынул ее изо рта и совершенно беззвучно произнес имя этой женщины.

Ева Неретва.

У него никак не получалось забыть ее. Для этого нужна вторая жизнь, а ему, кажется, и первой-то не дожить.

Ева Неретва, она же Ева Ренхель, она же Луиза Гомес. Сотрудник Управления специальных операций НКВД.

«Будь осторожен», – сказала она ему однажды – в ту странную ночь, в 108-м номере танжерского отеля, как раз в те минуты, когда ее товарищи пытали радиста Фалько.

Жива ли она еще, спросил он себя.

Последнее, что рассказал ему о ней адмирал, – после потери республиканского золота она уплыла в Марсель на лайнере «Маршал Лиоте», и там след ее затерялся. Может быть, вернулась в Испанию, может быть – в Советский Союз, узнать точнее невозможно. Второй вариант не внушал оптимизма – в России бушевал сталинский террор, шли чистки, судебные процессы, расстрелы. Каждый советский вельможа, попадая в опалу, тащил за собой семью, друзей и подчиненных. Чтобы выжить, люди называли на допросах десятки имен – и все равно не выживали. Советских шпионов со всей Европы – и Испания не была исключением – отзывали в Москву, где их ожидали застенки, пытки, сибирские лагеря или пуля в затылок в подвалах Лубянки.

«Не верю, что мы и вправду любили друг друга», – сказала она в Танжере, когда занимался хмурый рассвет, а через мгновение в тумане загремели и засверкали орудийные выстрелы – начался бой между республиканским сухогрузом и франкистским миноносцем. «И я не верю», – ответил ей Фалько. И оба солгали. Тогда прошло лишь несколько часов после того, как они сошлись в смертельной схватке, из которой никто не вышел победителем. Тогда в последний раз встретились их глаза – ее, обведенные кругами усталости на лице со следами побоев, и его – поблескивающие, как стальные опилки; и Ева, и Фалько были измучены, избиты, и он, и она потерпели поражение в те минуты, когда шел ко дну «Маунт-Касл» и горстка смельчаков погибала в открытом море. Ева тогда почти беззвучно и без выражения произнесла: «Последней картой играет Смерть», – так, будто смутная мысль сама собой возникла у нее на устах.

Потом она исчезла в тумане, а Фалько еще неделю мочился кровью.

Ночь была теплая, так что он оставил плащ и шляпу в номере. Ему хотелось есть, и весьма кстати пришелся бы бокал бургундского за легким ужином. Фалько вышел на улицу и, миновав статую философа, направился к бистро «У Брюно», расположенному тут же, на углу улицы Бонапарта.

Он проявил беспечность и сейчас же за это поплатился.

Внезапно в мозгу прозвучал сигнал тревоги. Включился сам собой. Звоночек этот ни с чем не спутать. Благодаря такому свойству натуры Фалько до сих пор и оставался жив.

Вражеская территория, сказал инстинкт.

У тротуара стоял автомобиль, и внутри виднелись два темных силуэта: стоял он именно там, где кроны деревьев создавали темное пятно, с которым бессилен был справиться свет уличного фонаря. Фалько все понял, еще не успев осознать, и сделал еще три шага. Потом остановился.

– Шагайте дальше, – по-французски сказали у него за спиной.

Приказание прозвучало особенно убедительно оттого, что к пояснице справа прижался ствол пистолета или револьвера. Фалько на миг замешкался, и тогда нажали сильней.

– К машине, – произнес тот же голос.

Фалько, не питая особых надежд, поглядел по сторонам. Никто из редких прохожих ничего не заметил.

– Вперед, или выстрелю.

В гангстерских фильмах с участием Шарля Буайе или Джорджа Рафта [70] Шарль Буайе (1899–1978) – голливудский актер французского происхождения; Джордж Рафт (1895–1980) – американский киноартист и танцор: оба прославились исполнением ролей в боевиках 1930–1940-х гг. или в комиксе из иллюстрированного журнала Фалько полагалось бы резко обернуться и избавиться от угрозы, нокаутировав того, кто угрожал. Но дело было не на экране и не на бумаге: судя по ощущениям, к спине приставлен ствол такого калибра, что пуля в клочья разнесла бы Фалько правую почку и печень. И потому он, как пай-мальчик, повиновался, не протестуя и не требуя объяснений. Покорился обстоятельствам.

Задняя дверца «воксхолл-туринга» открылась, и Фалько, пригнув голову, залез в машину.

– Двигайся. Руки на спинку переднего сиденья.

Он выполнил приказ, а человек, который держал пистолет у его поясницы и сейчас ни на сантиметр его не отодвинул, уселся рядом. От него пахло табаком, а оружие он скрывал под перекинутым через правую руку плащом. Покосившись, Фалько сумел различить в слабом, приглушенном листвой свете фонаря костлявое лицо под черным беретом. Впрочем, его больше интересовали двое на передних сиденьях. В водителе он без труда узнал Пти-Пьера. Сидевший рядом обернулся к Фалько.

– Уделите мне время для обстоятельного разговора, дружище Начо, – услышал тот интеллигентные интонации Лео Баярда.

Что говорить, бывали в жизни Фалько ситуации поприятнее. Но и эта не вполне безнадежна, мысленно прибавил он в виде утешения. Могло быть и хуже. Он размышлял об этом, сидя в кресле в каюте на барже, покуда водил наметанным глазом вдоль стен, примечая все, что могло бы создать препятствия, и все, что могло бы оказать содействие. Баржа была пришвартована у набережной Сены неподалеку от виадука в Отёй. Время от времени слышался шум проходящих поездов.