Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

Нелли повесила фонарик на гвоздь. И он светил прямо на бочку, покрытую старой милицейской шинелью. Нелли достала из ящика резиновый шланг, смахнула с него ладонью пыль, продула.

Вино из шланга, булькая, лилось в графин. И он темнел, наполняясь, и становился удивительно красивым. Лучи фонарика падали на графин, преломляясь, оставляя в вине яркие блестки.

Она услышала шум подъезжающей машины, когда запирала подвал на замок.

Собака, с лаем бросившаяся к забору, приветливо завизжала. И Нелли поняла, что это приехал муж…

— Засекли, проклятые! — выпалил Жан, переступая порог комнаты. — Засекли! И стукача поставили!

Марфа Ильинична, побледнев, каким-то механическим, словно заученным, движением проворно задвинула засов и повернула ключ в двери.

— Вот им! Шиш! Баул-то я унес. — По щекам Жана катился пот, смешанный с пылью, будто минуту назад, надрываясь из последних сил, долбил он ломом твердую известковую землю.

— Тебя преследовали? — испуганно спросила мать сына.

— В меня стреляли. Только черта им… Ночь прикрыла.

У Марфы Ильиничны, грузной, седоволосой женщины, подкосились ноги. И ее глаза, обычно властные, утратили свою привычную твердость. Хорошо, что под рукой оказалась спинка стула…

Жану пришлось торопливо отсчитывать капли. Но он, как всегда, был не в ладах с пипеткой, потому в стакан попало гораздо больше восемнадцати капель. И ему пришлось менять воду, к недовольству мамочки.

Лекарство подействовало не сразу. Некоторое время Марфа Ильинична сидела закрыв глаза и дышала шумно, и грудь ее под ярким халатом опускалась и поднималась, точно насос.

Жан снял куртку, брюки. Он был в пыли, в извести. А в доме не любили грязи.

На сундуке, прикрытом суровым чистым рядном, он увидел щетку с надтреснутой, блестевшей от долгого употребления ручкой. Он хотел немедля, сию же секунду, почистить одежду. Однако Марфа Ильинична уже открыла глаза. Повелительно, хотя и негромко, она сказала:

В бауле-то что? Посмотри в баул!

В трусах и в майке, Жан поспешил к столу, щелкнул замком.

— Что-то есть, — сказал он обрадованно.

— Бестолковый ты… По всему пора догадаться, что не пустой.

Мамочка! Кирпичи! Кирпичи в газете. Целых три штуки.

— Подменили, — спокойно сказала Марфа Ильинична. — Я так и думала, что подменили…

— Вы этой шлюхе деньги не отдавайте! — закричал Жан разгневанно и нервно.

— Она ни при чем. Милиция подменила, — спокойно ответила Марфа Ильинична и плотно поджала губы.

Все равно мы не должны нести убытки!

— Убавь голос, — поднялась Марфа Ильинична. — Да не маячь перед родной матерью без порток, бесстыдник!

— Я сейчас, мамочка. Я моментально. — Он убежал в другую комнату, не прикрыв дверь.

Она заглянула в баул, взвесила кирпич на ладони. Спросила громко:

— Уверен, что тебя не проследили?

— Премного.

Она задумалась. Поглаживала кирпич, будто ласкала. Вдруг спросила:

— Ну а если с собакой?

— Я махру в трех местах ронял, мамочка, — беспокойно ответил Жан. И добавил поспешно: — Как вы учили.

— Мне тайник этот с самого начала не по сердцу был, — сказала Марфа Ильинична.

— Ой, мама… Опять двадцать пять! — Жан появился теперь уже одетый. — Не могла же интеллигентная, хрупкая женщина таскать вам баулы да корзины, точно лошадь.

— Не в глаз, а в бровь… У этой хрупкой женщины бедра как лошадиные.

— Зря, мама… — возразил Жан. Правда, не очень уверенно. И даже опасливо.

— Противоборствуешь? Разума не приложу, Жан… То ты ее шлюхой называешь, то — интеллигенткой, хрупкой да красивой. Таишься что-то… Сдается мне, влюбился в нее? Али ревнуешь?

— Мне двадцать лет, мама. А я на вас работаю. Получку до последней копейки на этот стол кладу. Вы же мне от щедрот своих по пятерке на кино выдаете. При таких деньгах, опять же рост мой учитывая, у меня век невесты не будет.

— Глупый! — ласково, нараспев произнесла Марфа Ильинична. — При такой маме у тебя все будет. Что надулся, как индюк? Таньку пожалел… На родную мать рассердился. Эх! Глупый, глупый… Своя матка бья — не пробьет, а чужая гладя — прогладит.

— Вам легко говорить. Вы старая…

Марфа Ильинична руки в бока. Глядит козой:

— В старухи отрядил! Рановато, сынок! Мне пятьдесят шесть лет. Да если я захочу, ко мне еще сватов засылать станут. При моем доме, при моем саде, при достатке моем… — Усмехнувшись, раздумчиво покачала головой Марфа Ильинична: — Только не захочу я этого, не пожелаю… Для тебя живу, для сына своего… А Танька пустая. На мужиков падкая. Думаешь, она за тебя не пойдет, роста твоего постесняется? Ничего подобного! Посулить ей богатство нужно… И все хлопоты!

— Вот и посулите. — Жан, кажется, испугался собственного упрямства.

— Нет! — словно отрубила Марфа Ильинична. — Старше она тебя на четыре года. Мужиками избалована.

— Красивая да гладкая…

— Слышал, как в народе говорят: на гладком навоз кладут, а на рябом пшеницу сеют.

— Рябая мне не нужна.

— Без тебя знаю! И сама обо всем позабочусь! — Эти слова она произнесла строго. Но потом ласка появилась у нее в глазах. Она приблизилась, к сыну, положила руки ему на плечи: — Думаешь, для чего я в городскую баню вот уже второй месяц хожу? Невестку себе присматриваю. Жену тебе, глупенький. В бане девчонки-то без маскарада, как под стеклышком…

— У меня свои глаза есть, между прочим, — напомнил уныло Жан. — И потом, душа-то в шайке не моется. Ее-то как разглядишь?

— Хватит! — нахмурилась Марфа Ильинична. — Спать пора. А мне еще помолиться надо.

Она пошла в угол, где под потолком висела большая широкая икона — дева Мария с младенцем Иисусом на руках. Опустилась на колени. В это время в наружную дверь громко постучали.

— Матерь божья, пронеси и помилуй… — зашептала Марфа Ильинична. Кивнула сыну: дескать, ступай к двери, спроси.

— Кто там? — Голос у Жана был неуверенный, дрожащий.

— Откройте! Милиция!

Каиров обнял Нелли. По-отечески поцеловал ее в обе щеки. И она поцеловала его.

Золотухин прошел вперед. А они замешкались у крыльца. И Каиров сказал:

— Пойдем. Я хочу рассмотреть тебя при свете.

Перила — они были видны в темноте — подпирали крыльцо, но длинные ступеньки оставались невидимыми. И Нелли посветила фонариком, а Каиров держал ее под локоть.

Дверь, которую успел открыть Золотухин, оголила светлый проем, прикрытый колышущимися портьерами. Каиров поднялся на крыльцо. И его крупная фигура едва протиснулась сквозь дверь, а занавески он раздвинул руками.

Нелли поставила графин с вином на стол. Подошла к Каирову.

— Постарела я? Сильно? — спросила она с надеждой, чистой и чуть-чуть забавной.