Евгений Иванов - Судьба ликвидатора [СИ]

— Но ведь рано или поздно он все равно узнает, кто такой Попель. — возразил Степан Петрович.

— Несомненно, узнает. — Кивнул головой генерал. — Но это будет потом, когда у Сташинского проснется охотничий инстинкт. А в тот момент жертва, как таковая, уже не будет интересовать охотника, ему будет важен сам процесс. Это я Вам авторитетно заявляю, будучи сам заядлым охотником. Кстати, не раскрывать объекта мне рекомендовали именно наши психологи-аналитики, а им можно и нужно верить. Они досконально проработали Богдана и заверили меня, что по своим личным качествам он, как никто другой, подходит для выполнения этого задания… Но, при соответствующей подготовке.

— Возможно, вы правы. — Согласился с ним начальник отдела. — Я тоже верю в Богдана. По крайней мере, после ликвидации Ребета, я не получил данных о каких-либо изменениях в его психологическом состоянии или поведении. Хотя, должен признать, некоторые из ликвидаторов, после первого своего задания, обычно сильно меняются, замыкаются, начинают выпивать, копаться в себе, а этот молодец, отнесся к своей задаче, как к обычной работе, без соплей и угрызений совести.

— Поживем, увидим. — Завершил обсуждение вопроса генерал.

23 мая, ближе к полудню Сташинский подъехал к городскому кладбищу Роттердама «Кросвейк» на арендованном автомобиле с местными номерами. До начала траурного митинга оставалось около двадцати минут, во всяком случае, так было указано в газете «Украинский самостийник», которую он купил в киоске будучи в Мюнхене. Богдан оставил свой автомобиль на стоянке и осмотрелся по сторонам. Машин возле кладбища было немного, но одна из них все же привлекла его внимание — это был темно-синий «Опель-Капитан» с мюнхенскими номерами. Он улыбнулся. Это указывало на то, что объект его наблюдения уже на месте. Не торопясь, на входе он купил четыре красные гвоздички и вошел на территорию кладбища. Свернув направо, он направился по дорожке туда, где собирались люди на траурную церемонию, посвященную 20-летию со дня смерти Евгения Коновальца. Сташинский неторопливо прогуливался поблизости места предстоящей церемонии, в надежде найти хозяина «Опеля». Он всматривался в лица присутствующих людей, но никого, кто бы хоть отдаленно напоминал по фотографии Попеля, среди присутствующих не находил. Богдан взглянул на часы, до начала церемонии оставались считанные минуты. Он подошел еще ближе к могиле с небольшим обелиском, в виде казацкого креста, и лишь тогда, на соседней дорожке, ведущей к берегу реки Роте, заметил маленького человека в окружении двух рослых парней. Он больше был похож на карлика, с добродушно-круглым лицом и шарообразной лысиной, кое-где покрытой остатками редких волос. Мужчина никак не подходил под образ злостного террориста, на которого объявил охоту всемогущий КГБ. Внешность у него была даже комичная. Он был одет в серый длинный плащ, почти до щиколоток, в левой руке держал несуразно большую шляпу и блокнот. Другой рукой, что-то пытался черкать в своих записях. Ему явно мешала шляпа в руке, но он все же оставался с непокрытой головой, демонстрируя уважение к памяти усопшего. Лишь в один момент он поднял глаза и бросил беглый взгляд в сторону Сташинского. К счастью, мужчина не обратил особого внимания на статного темноволосого молодого человека, а продолжал что-то вполголоса обсуждать со своими охранниками. Зато этот взгляд сразу же узнал Богдан. Время изменило этого человека, с годами он поправился, лицо округлилось, но глаза, скорее даже ни с чем не сравнимый взгляд, остались прежними. Богдан отошел в сторону, чтобы выйти из поля зрения объекта своего наблюдения и, спрятавшись за спины гостей, стал терпеливо ждать открытия траурного митинга.

Буквально через минуту, Попель передал свою шляпу и плащ одному из охранников и подошел к могиле Коновальца, возле которой была установлена импровизированная трибуна. Чтобы казаться немного выше, оратор встал на высокий бордюр и тихо, но проникновенно начал свою речь:

— Двадцать лет — это, безусловно, совсем небольшой временной отрезок в жизни человечества. Да, но только не то двадцатилетие, которое пролегло между нынешним днем и трагичным маем 1938 года. Оно наполнено событиями такого исторического значения, что по своей весомости может сравниться с целыми столетиями других эпох. А уж в истории украинского народа и украинской земли это двадцатилетие зарубцевалось такими событиями, что их хватило бы на долю многих поколений. Двадцать лет прошло, как в этой чужой земле, далеко от отчизны, покоится тело одного из великих сынов Украины.

На несколько секунд, Попель оторвался от текста, сделал паузу и промокнул платком сухие глаза. Стоявшие в толпе люди, не отводя глаз, смотрели на оратора, опасаясь лишним шорохом перебить его, либо нарушить скорбное молчание. В этот момент, пользуясь случаем, Богдан снял с плеча свой фотоаппарат, чтобы запечатлеть оратора. Однако, не успев даже поднести его к лицу, сразу же почувствовал, как сзади на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Сташинский оглянулся. У него за спиной стоял один их тех охранников, которого несколько минут назад он видел рядом с Попелем.

— Здесь нельзя фотографировать. — Строго произнес тот, продолжая держать руку на плече Богдана.

— Извините. — Шепотом ответил Сташинский и, застегнув футляр, вновь повесил фотоаппарат на плечо. А между тем, оратор продолжал свою речь:

— Смыслом всей жизни Евгения Коновальца было абсолютное самопожертвование и последовательная борьба за волю своего народа, за осуществление в Украинской державе христианских начал, общечеловеческих и национальных идеалов — свободы, правды и справедливости. — Вдохновенно говорил он, с каждым разом произнося свои слова все громче и решительнее. — Бессмертие великой идеи увековечивает и освящает память покойного Полковника, ибо он совершил чрезвычайно много для победы этой идеи. Большевистская Москва хорошо знала незаменимость Евгения Коновальца, как проводника украинской национально-освободительной борьбы, украинского национального движения. Поэтому, убивая Проводника, враг надеялся не только обезглавить наше Движение, но и полностью его уничтожить. Однако, уничтожить Организацию украинских националистов, остановить ее борьбу, большевикам так и не удалось, даже путем убийства ее вождя.

Столь пафосная речь нисколько не задела чувств самого Сташинского. Для себя он лишь отметил незаурядные актерские и ораторские способности выступающего. Дальше, Богдан уже не слушал его выступления, а всматривался в лица людей, присутствующих на митинге. Абсолютное большинство из них слушали Попеля, как слушают прихожане своего пастыря, с неким благоговением и надеждой во взгляде. У некоторых из них в глазах блестели слезы.