Алистер Маклин - Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

— По-прежнему в центре заданного участка, сэр, — доложил Рейберн.

— Подвсплываем, пока не коснемся льда, — скомандовал Суонсон.

Объяснять, что это надо сделать осторожно, он не стал. Командир поста погружения и всплытия начал поднимать субмарину так, словно это пушинка. Вскоре мы ощутили легкий толчок.

— Удерживать корабль в таком положении, — приказал командир, вглядываясь в телеэкран. Но вода оказалась настолько мутной, что видно было лишь половину ограждения мостика. Кивнув командиру поста, Суонсон добавил: — Ударь-ка, да покрепче.

В балластные цистерны с ревом устремился сжатый воз-дух. Прошло несколько секунд. Потом «Дельфин» задрожал всем корпусом, словно от удара об очень тяжелый и очень прочный предмет. После секундной паузы раздался еще один удар, и на экране появился край огромной льдины, скользящей вниз.

— Похоже, я не ошибся, — заметил Суонсон. — По-видимому, мы угодили прямо в трещину между льдинами. Глубина?

— Сорок пять.

— Значит, пятнадцать футов над поверхностью ледового поля. Вряд ли мы поднимем сотни тонн льда, лежащие на остальной части корпуса. Положительной плавучести достаточно?

— С избытком.

— Тогда сегодня у нас знаменательный день. Молодцом, боцман, а теперь поднимись наверх и узнай, какая там погода.

Я не стал дожидаться метеосводки. Меня больше заботило, как бы Гашен не пришел раньше времени и не заметил, как я прячу свой «манлихер-шенауэр». Но на сей раз я не стал убирать пистолет в кобуру, а сунул его в наружный карман меховых штанов. Так сподручнее.

Ровно в полдень я перелез через поручни мостика и, воспользовавшись обрывком троса, спустился вниз по огромному обломку льдины, чуть ли не касавшемуся верхней части ограждения мостика. Небо было хмурым, как это случается зимой в пасмурную погоду под вечер. Температура была по-прежнему низкой, но ветер ослаб. Теперь он дул от норд-оста и не превышал двадцати узлов. Ледяные иголки поднимались на высоту каких-то двух-трех футов над поверхностью льда. Можно было не опасаться, что ледяной вихрь ослепит тебя. Шагать, видя куда идешь, было непривычным удовольствием.

Нас было одиннадцать: сам командир субмарины, доктор Бенсон, восемь нижних чинов и я. Четыре моряка несли с собой носилки.

Ледовому покрову канала семьсот фунтов взрывчатки не причинили заметного вреда. На площади примерно в семьдесят квадратных ярдов лед раскололся на большие и, странное дело, одинаковой, приблизительно восьмигранной формы куски. Однако щели между ними были настолько узки, что руки не просунешь. Некоторые льдины уже начинали смерзаться. Результаты взрыва зарядного отделения торпеды не слишком впечатляли. Хотя основная часть ударной волны оказалась направленной вниз, ей все же удалось приподнять и расколоть на куски ледяное поле весом примерно в пять тысяч тонн. С этой точки зрения получилось не так уж и плохо. Возможно, это была даже удача.

Добравшись до восточного края канала, мы вскарабкались на паковый лед и, чтобы сориентироваться, встали в створ с вонзившимся в хмурое небо белым снопом прожектора. На этот раз заблудиться будет трудно. Без ветра и ледяных иголок, вьющихся вихрем, этот «огонек в окне» увидишь и за десяток миль.

Пеленговать станцию не пришлось. Стоило нам подняться на лед, как мы ее сразу же заметили. Три блока, один сильно обгоревший, и пять почерневших каркасов — все, что осталось от дрейфующей станции «Зет». Картина безрадостная.

— Так вот она какая, — сказал мне Суонсон на ухо. — Вернее, то, что от нее осталось. Далеконько же нам пришлось добираться, чтобы увидеть подобное зрелище.

— Мы едва не угодили в еще более отдаленные места, — возразил я. — Еще немного, и очутились бы на том свете. Зрелище было бы почище этого.

Покачав головой, Суонсон двинулся дальше. До лагеря оставалось всего ярдов сто. Первым подойдя к ближайшему уцелевшему блоку, я открыл дверь и вошел.

Температура в помещении поднялась градусов на тридцать, но было все еще очень холодно. Бодрствовали только Забринский и Ролингс. Пахло горелым соляром, картошкой, йодом, морфием. К этим запахам прибавился запах на вид несъедобного варева в низкой кастрюле, стоявшей на камельке. Варево это старательно размешивал Ролингс.

— Ах, это вы, — как ни в чем не бывало проговорил Ролингс. Казалось, он обращается к соседу, с которым только что разговаривал по телефону. К соседу, который зашел за машинкой для стрижки газонов, а не к людям, которых он уже не надеялся увидеть. — К самому обеду угодили, командир. Куриного рагу не желаете?

— Пока нет, спасибо, — вежливо сказал Суонсон. — Жаль, что щиколотку сломал, Забринский. Как себя чувствуешь?

— Отлично, командир, отлично. Гипсовая повязка наложена. — С этими словами он неуклюже вытянул ногу. — Здешний врач — доктор Джолли — постарался на славу. Досталось вам вчера? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Что верно, то верно, — ответил вместо меня Суонсон. — Да и у нас хватало неприятностей. Правда, немного погодя. Давайте-ка сюда носилки. Сначала ты, Забринский. А тебе, Ролингс, хватит изображать из себя шеф-повара. «Дельфин» меньше чем в шестистах футах отсюда. Через полчаса все будете на борту субмарины.

Позади себя я услышал шарканье. Это доктор Джолли, подойдя к капитану Фолсому, помогал тому приподняться. У Фолсома вид был еще более болезненный, чем накануне.

— Капитан Фолсом, — представил я его пришедшим. — Доктор Джолли. А это коммандер Суонсон, командир «Дельфина», и доктор Бенсон.

— Ты сказал «доктор Бенсон», старичок? — приподнял бровь Дшшк. — Что-то много докторов развелось в здешних краях. Да еще и коммандер. Все равно добро пожаловать, ребятки. — Сочетание ирландского жаргона и английского сленга 20-х годов непривычно резало мой слух. Доктор Джолли напомнил мне одного моего знакомого, образованного сингалезца, щеголявшего превосходным английским произношением, но использовавшего речевые штампы сорокалетней давности, такие, как «мировой», «старый хрыч», «на большой с присыпкой».

— Вполне понимаю ваше удивление-, — улыбнулся Суонсон. Он окинул взглядом сгрудившихся на полу людей, которых можно было принять за мертвецов, если бы не поднимавшиеся над ними облачка пара, и улыбка его погасла. — Поверьте, я очень огорчен случившимся. Какое несчастье!

Фолсом шевельнулся и что-то сказал, но что именно, мы не разобрали. Хотя его обожженное лицо было забинтовано, повязка почти не скрывала жутких ожогов. Было видно, как он шевелил языком, но правая щека и губы были настолько изуродованы, что изо рта у него вырывались лишь нечленораздельные звуки. Оставшаяся неповрежденной левая щека была покрыта морщинами, левый глаз заплыл. Фолсом испытывал адские муки.