Алистер Маклин - Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

— Вы знаете, какой именно укол нужно сделать Рингману, каким образом и куда?

— Нет.

— А кто-нибудь из членов экипажа знает?

— Не буду с вами пререкаться, доктор Карпентер.

Открыв сумку доктора Джолли, я порылся в ней и нашел то, что искал. Наполнив шприц содержимым ампулы, я воткнул иглу себе в левое предплечье.

— Это болеутоляющее средство, — произнес я. — Боли я боюсь, а мне нужно, чтобы указательный и большой палец на этой руке работали. — Посмотрев на Ролингса, который, несмотря на то что было нечем дышать, казался в форме, я спросил его: — Как себя чувствуешь?

— Засиделся без дела. — Встав со стула, моряк поднял с палубы свой кислородный аппарат. — Не бойтесь, док. Имея под рукой такого классного специалиста, как Ролингс...

— В кормовых отсеках сколько угодно свежих людей, доктор Карпентер, — заметил Суонсон.

— Нет. Только Ролингс. Это в его же интересах. Может, он нынче заработает две медали.

Улыбнувшись, Ролингс натянул маску на лицо. Две минуты спустя мы оказались в машинном отделении.

Жара была невыносимой. Несмотря на мощные фонари, видимость не превышала восемнадцати дюймов, но в остальном все было более-менее сносно. Кислородный аппарат функционировал нормально, никакого дискомфорта я не испытывал. Хочу сказать, поначалу.

Взяв меня за руку, Ролингс подошел к верхней части трапа, ведущего в турбинный отсек. Услышав характерное шипение огнетушителя, я огляделся вокруг, пытаясь установить, откуда доносится этот звук.

«Жаль, что в средние века не существовало субмарин», — подумал я. Если бы Данте увидел зрелище, представшее нашим взорам, его описание чистилища было бы куда более устрашающим. Над турбиной правого борта были укреплены два мощных прожектора, позволявших видеть предметы на расстоянии от трех до шести футов в зависимости от количества дыма, источником которого был тлеющий изоляционный материал. Участок изоляции был покрыт толстым слоем белой пены: двуокись углерода, выбрасываемая под давлением, мгновенно замораживает любой материал, с которым входит в соприкосновение. Как только член аварийной партии, орудовавший огнетушителем, отступил в сторону, из мрака вышли три моряка и принялись рубить и отдирать изоляцию. Едва открывали кусок наружного изоляционного материала, как вспыхивала тепловая изоляция. Пламя взвивалось на высоту человеческого роста, ярко освещая фантастические фигуры людей, мигом прыгавших в сторону, чтобы не сгореть в огне. После этого вновь выходил вперед человек, державший огнетушитель. Он нажимал на клапан, пламя отступало, на его месте появлялся слой белой пены. Затем все повторялось заново. Движения участников аварийной группы напоминали священнодействия жрецов неведомой, давно забытой языческой секты, возлагавших очередную жертву на обагренный кровью алтарь.

Я понял, насколько прав был Суонсон; при таких темпах на операцию потребуется не менее четырех часов. Я старался не думать о том, чем придется дышать к тому времени находящимся на борту «Дельфина».

Заметив нас, человек с огнетушителем — это был Рейберн — подошел к нам и, пробираясь сквозь лес паропроводов и конденсаторов, привел меня к тому месту, где находился Рингман. Моряк лежал на спине не шевелясь, но был в сознании: сквозь стекла очков я видел, как вращаются белки его глаз. Я нагнулся к нему, коснувшись его маски.

— Нога? — прокричал я.

Он кивнул.

— Левая?

Раненый кивнул опять, с усилием протянул руку и показал на середину голени. Открыв медицинскую сумку, я достал ножницы, зажал между большим и указательным пальцами верхнюю часть его рукава и вырезал в нем отверстие. Затем сделал укол, и через две минуты моряк уснул. С помощью Ролингса я наложил шину на сломанную ногу и наспех закрепил ее. Прервав работу, два участника аварийной партии помогли нам поднять покалеченного вверх по трапу. После этого мы с моим спутником понесли его по коридору, расположенному над реакторным отсеком. Тут я заметил, что дыхание у меня затруднено, в ногах дрожь, тело залито потом.

Добравшись до центрального поста, я снял с себя маску и принялся кашлять и чихать, да так, что из глаз потекли слезы. За тот короткий промежуток времени, что мы отсутствовали, в помещении стало настолько душно, что я встревожился.

— Спасибо, доктор, — произнес командир субмарины. — Ну, как там дела?

— Из рук вон плохо. Терпеть можно, но не более того. Участникам аварийной партии следует работать по десять минут, не более.

— Пожарных у меня хватает. Пусть работают по десять минут.

Два плечистых моряка отнесли Рингмана в лазарет. Ролингсу было велено отправиться в носовой отсек, чтобы отдохнуть и восстановить силы, но он предпочел оставаться со мной в лазарете. Посмотрев на мою забинтованную левую руку, торпедист проговорил:

— Три руки лучше, чем одна, хотя две из них и принадлежат некоему Ролингсу.

Бенсон метался и что-то бормотал время от времени, но в сознание все еще не приходил. Капитан Фолсом спал крепким сном. Это меня удивило, но торпедист объяснил мне, что сигнальные ревуны в лазарет не выведены, а дверь звуконепроницаема.

Мы положили Рингмана на стол для осмотра, и с помощью больших хирургических ножниц Ролингс разрезал ему штанину. Перелом большой берцовой кости оказался не сложным, как я того опасался. Вскоре мы соединили оба обломка и наложили шину, причем основную часть работы выполнял мой ассистент. Я не стал подвешивать к ноге раненого груз, решив, что, когда Джолли окончательно придет в себя, он сделает все, как положено.

Едва мы закончили наложение шины, как зазвонил телефон. Чтобы не разбудить Фолсома, Ролингс тотчас снял трубку. Односложно ответив, повесил ее.

— Звонили из центрального, — произнес моряк. По непроницаемому выражению лица я понял, что новость была плохой. — Велено сообщить вам относительно Болтона, пациента, лежавшего в дозиметрической лаборатории, того, которого вчера вы доставили на лодку из ледового лагеря. Он умер. Минуты две назад. — Ролингс в отчаянии замотал головой. — Господи, еще одна смерть.

— Нет, — возразил я. — Еще одно убийство.

В субмарине было холодно, как в склепе. В половине шестого утра, через четыре с половиной часа после возникновения пожара, на борту корабля находился всего один мертвец, Болтон. Однако разглядывая своими воспаленными глазами моряков, сидевших или лежавших на палубе центрального поста (держаться на ногах никто уже не мог), я понял, что через час, самое большее, два смерть потребует новых жертв. И не позднее десяти часов «Дельфин» превратится в стальной гроб, наполненный трупами.

Как корабль «Дельфин» перестал существовать. Не слышно было ни пульсирующего рокота могучих машин, ни воя генераторов, ни гула установки для кондиционирования воздуха, ни характерных щелчков гидролокатора, ни обычно доносившегося из радиорубки потрескивания, ни слабого шипения воздуха, ни джазовых синкоп, вырывающихся из динамика проигрывателя, ни жужжания вентиляторов, ни шума шагов, ни человеческой речи. Исчезли все эти звуки, свидетельствующие о том, что корабль жив. Но возникла нечто гораздо худшее. Звуки иного рода. Это были признаки не жизни, а ее угасания — частое хриплое, затрудненное дыхание хватающих воздух, цепляющихся за жизнь людей.