Питер Чейни - Звезды исчезают на рассвете

— Скажите, — вновь начал он. — Мой командир сказал, что нет никакого способа повлиять на индийца, который настаивает на моем осуждении за подделку. Он хочет отомстить во что бы то ни стало: око за око, зуб за зуб. Он ненавидит англичан. Но вы утверждаете, что, если я приму ваше предложение, он откажется от обвинений в гражданском суде. Почему? — Куэйл улыбнулся:

— Правильный вопрос, — заметил он. — Но вы, очевидно, не знаете моего метода.

— Я не знаю вашего метода, — ответил Феллс. — Но я предпочитаю знать, как вы сможете помешать нашему индусу продолжать свои нападки в то время, как все, начиная с полковника, пытались его остановить — и все впустую.

Куэйл сказал со вздохом:

— Не в моих привычках давать разъяснения таким людям, как вы, но я не выдам тайны, если и расскажу вам, в чем дело. Даже если вы проболтаетесь кому-нибудь, вам все равно не поверят. У полковника и прочих нет способов давления на него, кроме обычных, в рамках закона; то есть если он упорно рассчитывает на то, что юстиция поможет ему насладиться местью, нет средства ему помешать в этом. Но, — он снова улыбнулся, — если я прибегну к своему методу, он перестанет упираться.

Феллс перебил его:

— Об этом я и хочу узнать. О вашем методе. — Куэйл коротко хохотнул:

— Ваша семья родом из Ирландии и принадлежит к очень гордому клану, соблюдающему семейную честь. У меня на службе находится один молодой ирландец. Не исключено, что он ваш дальний родственник. И не исключено, что если встанет вопрос о чести семьи, то… Короче, если ваш индус будет настаивать на привлечении вас к ответственности, то с ним может случиться нечто, достойное сожаления… темной ночью… Мне кажется, что главной добродетелью этого индуса является смелость…

Феллс сказал:

— Понятно. Я вижу, вы располагаете совершенно исключительными методами убеждения.

— И вы не ошибаетесь! — ответил Куэйл. Феллс, подумав с минуту, сказал:

— Предположим, что я приму ваше предложение и позволю, чтобы меня обвинили в этом преступлении. Допустим, что я проведу в тюрьме, как вы говорите, не больше двух-трех недель. А что мне придется делать по выходе из тюрьмы?

Куэйл ответил:

— А это уж моя забота. Выбирайте одно из двух. Поймите, что я делаю вам чрезвычайно великодушное предложение.

— А вы уверены в этом? Вы полагаете, что я готов на все, лишь бы избежать заключения?

— Нет, не думаю, — произнес Куэйл. — Но я вас знаю. Вернее, знаю тип людей, к которому вы принадлежите. Вы примете мое предложение хотя бы для того, чтобы сохранить хоть каплю уважения к себе.

Феллс утвердительно кивнул:

— Самое худшее в том, что вы правы, — он поднялся с места и пожал плечами.

— Вам нечего терять, — нажимал Куэйл.

— Вы правы, — сказал Феллс. — Мне действительно нечего терять… Я согласен.

Куэйл удовлетворенно улыбнулся. Он надел свой пробковый шлем, слегка надвинув его на один глаз, и произнес:

— Теперь увидимся, когда вы выйдете из заключения. После военного трибунала вас отправят в Англию для отбывания срока. Вы попадете в Мэйдстон. Я позабочусь о том, чтобы вас освободили через две-три недели. Нам придется подыскать для вас другое имя. Потом через пять лет, которые вы «отсидите» полностью, вас снова ненадолго поместят в тюрьму, чтобы освободить по всем правилам, И мы постараемся, чтобы наши друзья немцы узнали, где вас найти.

— Вы, в самом деле, думаете, что они захотят войти в контакт со мной? Вы полагаете, что они постараются встретиться со мной и убедить меня работать на них?

Куэйл кивнул:

— Это обязательная часть их программы. Они готовы на все. — Направляясь к двери, он добавил: — Но когда-нибудь мы с вами будем за это вознаграждены!

Феллс услышал, как за ним захлопнулась дверь. Он почувствовал себя несколько лучше и с облегчением потянулся. Потом стал думать о Куэйле. Как ни странно, не без восхищения, ибо Куэйл был личностью. Он прекрасно понимал, что Феллс из двух зол выберет меньшее, хотя ему нелегко будет признать себя виновным в преступлении, которого он не совершал. К тому же в гораздо более тяжком преступлении! «Ловко же он все рассчитал», — подумал Феллс.

Неожиданно он заметил, что публика поднялась с мест, а оркестр «Палладиума» заиграл гимн, актеры во главе с Триндером стояли на сцене и пели, зрители подхватили припев.

Он двинулся вслед за толпой, пробиравшейся к выходу. Мистер Триндер со сцены отпускал какие-то остроты в адрес публики, покидавшей зал. Уже в коридоре Феллс услышал его выкрик: «Все вы — счастливчики!»

Фоуден вынырнул из зарослей кустарника. Остановился на тропе, спускающейся с холма и расширяющейся по мере приближения к пыльной дороге, ведущей к Сувейре. Через минуту он вновь шагал по тропе. Он прихрамывал и не мог двигаться быстро. Вдруг он остановился и выругался.

Несмотря на то, что вечерняя духота уступила свежести марокканской ночи, Фоуден обливался потом. На нем были очень грязные и рваные тиковые брюки. Рубашка прилипла к телу. Лицо и руки почернели от загара. Светлые волосы были спутаны. Струйки пота проделали бороздки в пыли, покрывавшей лоб и щеки.

Он снял ботинок, который натер ему ногу, нашел водянку на пятке и надорвал ее ногтями. Затем обулся и зашагал в направлении Сувейры.

— Какая гнусная страна! Какая вшивая! — думал Фоуден. Все было куда более грязным и мерзким, чем ему приходилось видеть до сих пор. Население, женщины, климат, напитки — все казалось ему отвратительным, но особенно женщины и климат. Он вытер со лба капли пота, порылся в кармане брюк, вытащил окурок и закурил его.

На краю горных отрогов, находящихся километрах в шести-семи от Сувейры или Магадора, если вам больше нравится это название, высятся три пальмы. Заметив их, Фоуден направился прямо к ним.

Фоуден был очень крепок. При росте в пять футов одиннадцать дюймов у него были мощные плечи и мускулистые руки с широкими ладонями и короткими цепкими пальцами — руки умелого и очень сильного человека. Несмотря на водянку, которая жгла ему пятку, он осторожно, но крепко ставил ногу на землю. У него было худое лицо с выступающими челюстями, с серьезным выражением голубых глаз. Он мог наделать хлопот, как могли в этом убедиться на марокканском берегу, набравшись достаточного опыта.

Он уже довольно долго ничего не ел, а от сигареты горчило во рту. Ему хотелось сплюнуть, но во рту пересохло и слюна не шла. Время от времени он как бы случайно поглядывал на пальмы. Многие бы бросали полные надежды взгляды в том направлении, но такие зависящие от случая вещи, как надежда, счастье и обстоятельства, не входили в расчеты Фоудена и не слишком волновали его ни при каких условиях. Он всегда верил лишь в себя, Фоудена. Если возникало какое-нибудь благоприятное обстоятельство, что ж, тем лучше! А в противоположном случае следовало спокойнее относиться к жизни, вот и все.