Лев Линьков - По следу

Нагнувшись, проводник подобрал окурки американских сигарет (охотники курят трубки) и, в довершение всего, нашёл под кустом шкуру кабарги (охотник не бросит шкуру убитого зверя).

— Их тут было человек пятьдесят, — сказал Фёдор Иванович, снова всматриваясь в следы.

— И к тому же с «максимом», — добавил командир: от бивака тянулись в лес широко расставленные параллельные лыжни.

Кузнецов задумался: хорошо бы выследить и ликвидировать эту банду. Снег не успел ещё засыпать следы, значит, беляки снялись отсюда не раньше вчерашнего утра — последняя пурга была вчера утром. Только черт их знает, куда они направились, а отряду поставлено категорическое условие: без потерь и возможно быстрее пройти в назначенное место.

— Резона нет, — рассудительно ответил Кротенков: — наскочишь негаданно, и перещёлкают из-за кустов. Сам говоришь, что у них станковый пулемёт. Нам лучше чащей идти…

На пятый день пути отряд снова обнаружил чью-то недавнюю стоянку.

— Охотники, — с одного взгляда определил Фёдор Иванович, — соболевщики. Три человека. Луки делали, — добавил он, поворошив носком валенка слегка запорошённые снегом древесные стружки.

В тот же день всадники миновали полуразвалившуюся, заброшенную китайскую фанзу. Кротенков попросил командира на минутку остановиться и вместе с ним вошёл в небольшую глинобитную, крытую соломой хижину без потолка. Промасленная бумага в решётчатых окнах давно была порвана, и в фанзу нанесло много снега.

Кузнецов посмотрел на закопчённые дочерна стены, на давным-давно потухший очаг и, недоумевая, перевёл взгляд на проводника.

— Это фанза Сип Хо, — с грустью сказал Фёдор Иванович. — Он спас меня после «тысячи смертей». Неужели изверги убили его?.. — Проводник подошёл к стене и ощупал огрубевшими пальцами многочисленные отверстия от пуль. — Из пулемёта садили…

Отряд тронулся дальше. Таёжное безмолвие нарушалось однообразным щёлканьем клестов, лущивших еловые шишки, похрустываньем валежника да тяжёлым дыханием приморившихся лошадей.

Вскоре тайга немного поредела. Снег лежал неровно: в распадках кони по грудь увязали в сугробах; на склонах сопок, с подветренной стороны, он едва прикрывал выцветшие прошлогодние травы. Местами земля вовсе была обнажена и звенела под коваными копытами.

Кротенке в — бойцы его звали Дедом: он носил тёмнорыжую, торчащую в разные стороны бороду — ехал в голове отряда на мохноногой, до удивления низкорослой и в то же время чрезвычайно выносливой и неприхотливой сибирке. Чуткая лошадь косила янтарный глаз на заросли кустарника и прядала заиндевевшими ушами, — вероятно, где-то поблизости притаились изюбры.

Три месяца минуло с тех пор, как из Владивостокской бухты Золотой Рог удрал последний японский крейсер, а Фёдору Ивановичу всё ещё не удалось побывать в родном Сучане, где его ждали жена Даша и пятилетний сын Антон, который в отсутствие отца начал и ходить, и разговаривать.

Кротенков машинально посасывал кончики обкуренных усов и думал о своей судьбе, не забывая, однако, внимательно вглядываться в тайгу.

Не только из-за семьи стремился он в Сучан: Фёдор Иванович как наяву представлял себе и широкую долину, где размещался рабочий посёлок, и надшахтные копры, и то, что в ладонях у него вместо ременного повода рукоятка обушка.

Распростившись с боевыми товарищами — он три года с лишним командовал действовавшим в Уссурийском крае партизанским отрядом «Красный шахтёр», — Фёдор Иванович совсем было собрался домой, как вдруг в начале февраля его вызвали в Особый отдел Никольск-Уссурийской Чрезвычайной Комиссии и попросили направиться совсем в другую сторону.

— Опять, выходит, воевать? — спросил Дед. Честно признаться, он порядком-таки устал за эти годы: поколеси-ка сорок месяцев по тайге да болотам, и всё с боями.

— Не совсем так, но вроде, — сказал начальник Особого отдела. — Правительство приказало нам взять под охрану государственную границу.

— Сам Владимир Ильич? — спросил Кротенков.

После утвердительного ответа он немедля дал своё согласие.

Начальник объяснил, что Деду предстоит провести одну из групп пограничников до старого кордона на границе с Маньчжурией.

— Значит, контрабандистов ловить станете? Дело!

До шута их расплодилось: спиртоносы, пантовщики, жень-шеньщики…

— И контрабандистов, — подтвердил начальник. — Значит, договорились: доведёшь ребят до границы — и домой. Места тебе знакомые.

— Не заблудимся! — уверенно сказал Кротенков, мысленно прикидывая, каким путём им лучше направиться.

И вот пошёл девятый день, как отряд пробирался сквозь Уссурийскую тайгу.

«Бедно живём», — хмурился Фёдор Иванович, поглядывая на своих спутников. Пограничники были одеты кто во что горазд: кто в полную красноармейскую форму, кто в трофейную рыжую шинелишку, кто в полушубок. Но у всех на будённовках и шапках алели красные звезды.

Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трёхлинейка или берданка, у кого японский или американский карабин, у двоих бойцов не было и берданок, а только старые наганы.

У самого Деда за спиной висела трёхлинейка, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в кожаных ножнах, украшенных накладными драконами и иероглифами — заклинаниями. Фёдор Иванович носил её как память о бое под Ивановкой, где в двадцатом году разыгралась страшная трагедия.

Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, каратели до основания снесли мирную деревню ураганным артиллерийским огнём. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили около трёхсот трупов детей, женщин и стариков.

— По коням! — скомандовал тогда Кротенков.

Партизаны настигли роту карателей.

В ожесточённой рукопашной японский офицер изуродовал Фёдору Ивановичу левую щёку шашкой. Фёдор Иванович приподнялся на стременах, вырвал у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.

Чтобы скрыть шрам, Фёдор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то, что ему не исполнилось и тридцати пяти лет, его стали звать Дедом.

Командир пограничников Семён Кузнецов ехал бок о бок с Кротенковым. По его уверенной, лёгкой посадке Фёдор Иванович сразу определил, что Кузнецов бывалый и смелый конник.

— Трудновато тут будет, — сказал командир, глядя на разлапистые кедры, кондовые ели и могучие ясени, переплетённые тугими лианами, прогнувшимися под тяжестью снега.

— Зато летом красота, — оживился Дед. — Летом сопки, словно бабы на ярмарке, — все в цветах. Дожди у нас щедрые — каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух, чуешь, какой! Нигде такого духовитого воздуха нет!

Федор Иванович сразу догадался, о чём думает молодой чекист: шутка сказать, охранять участок границы длиной в тридцать вёрст, по полторы версты на брата!