Михаил Любимов - Как убивали Бандеру

Хватило ума не рассказать всего.

— Где ты работаешь?

— Я не хочу тебя обманывать, Инге, это государственная тайна, но обязательно расскажу тебе об этом.

— Когда?

— Когда ты станешь моей женою…

Она промолчала, и это придало ему силы.

— Я люблю тебя, я не могу жить без тебя, — лепетал боевик, стоя на коленях и целуя ей ноги.

Она погладила его по голове, это был знак прощения.

Он улыбнулся и в ответ пошевелил ушами, он любил ее, как любит пес свою госпожу.

Тем временем дело Сташинского всерьез исследовалось в кабинете генерала Густова на Лубянке.

Петровский внимательно следил за выражением лица своего шефа, листавшего дело Инге Поль, добытое у немецких друзей.

— Неужели этот дурак хочет жениться?

— Он совсем спятил, я просто не знаю, что с ним делать. Либо отзывать и ставить на нем крест, либо заставить ее порвать с ним, вплоть до угрозы выселения ее из Берлина.

— Но это уже слишком. К тому же нет гарантии успеха, любовь ведь, как известно, зла… Как бы мы не погубили все дело, — сказал Густов, думая о том, что, пожалуй, ему пора начать курить трубку, к черту «Беломор», купить трубку и набивать ее табаком папирос «Герцеговина флор», разламывая папиросину за папиросиной, как покойный Иосиф Виссарионович.

— Но он раскрылся, оправдан ли такой риск? — настаивал Петровский, радуясь про себя мнению шефа, но в то же время страхуясь на случай негативного поворота всего дела.

— Вообще должен вам сказать, боевики — люди необычные и часто непредсказуемые. Не всякому дано убить человека. Все это нужно понимать. Кстати, что вы имеете против этой немки? Она неблагонадежна?

— Этого я не говорил. Беда лишь в том, что она немка, у нас же нет случаев таких браков.

— Из любого правила есть исключения. Кстати, у заместителя Дзержинского Петерса жена была англичанкой.

Густов насчет Дзержинского имел особое мнение, генерал в свое время работал в архивах, куда допускались лишь одиночки, и вычитал, что Дзержинский — наполовину еврей, наполовину поляк, любитель красивой жизни и заграничных курортов. Он раскопал меню, предписанное Железному Феликсу врачами (он был мнителен и постоянно лечился): совсем не черный хлеб и водица, как рассказывалось в советских учебниках, а супы из спаржи, телячьи котлетки, стерлядка паровая, цыпленок маренго, похлебка боярская. Густов не выносил евреев, заполонивших ЧК-ОГПУ, и почитал только латыша Петерса.

— Но тогда были совсем другие времена, — возразил Петровский. — Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши… — он осекся, вспомнив, что Густов ведет свою родословную с Северного Кавказа, национальности его Петровский точно не знал, хотя ходили слухи о ратных подвигах — депортациях чеченцев и ингушей, совершенных генералом вместе с недавним шефом всей службы Иваном Серовым, возможно, и сам он был чеченцем, а может, и евреем, от которых органы еще не очистились.

— Давайте будем реалистами, — продолжал рассуждать генерал. — Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?

— Верю, насколько может верить чекист. Главное, что уже закреплен на боевом деле…

— Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь». — Густов подивился своей памяти, вытянувшей неожиданно строчки из «Алеко», все-таки не зря работал над собой. — И в воспитательных целях им надо организовать медовый месяц в Советском Союзе. По классу «люкс».

Густов пожал Петровскому через стол руку и, оставшись один, залез в ящик и достал блокнот. В свободное, а иногда и в не свободное от тяжких и ответственных трудов время генерал писал стихи, причем проникновенно лирические, и история Сташинского живо родила в его утонченной голове идею конфликта между долгом и любовью. Набросал несколько строк, получалось плохо. Чтобы зажечься, достал «Балладу Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда, недавно взятую в служебной библиотеке, составленной из книг арестованных.

Здорово написано, хотя автор — педераст.

Самому писать расхотелось…

Богдан любил Мюнхен, хотя и считал, что баварцы слишком горласты и агрессивны, он быстро установил по фотографии дом, в котором проживал Степан Бандера, — место ему не понравилось: слишком людное, слишком бойкое, правда, в случае чего весьма просто скрыться в толпе. Много учреждений в доме напротив, сплошные фирмы и фирмы, рядом стройка, уже возведены три этажа.

Сначала боевик решил осмотреть сам дом изнутри, открыл подъезд собственным ключом (его специально изготовили для операции), доехал на лифте до третьего этажа и поднялся пешком до этажа шестого, где проживал вождь националистов, скрывшись под фамилией «Бровка», сиявшей на медной пластинке над щелью для почты.

Богдан прикинул, откуда удобнее прыснуть газом (неужели опять ждать недалеко от двери?), но вдруг ему почудились налитые ужасом глаза Ребета, и его затошнило.

Проклятие! Нет, надо стрелять!

Злясь на самого себя, он выскочил на улицу, вытер платком выступивший на лбу холодный пот, перебежал на противоположную сторону и занял место в кафе, откуда хорошо просматривался подъезд бандеровского дома.

Заказал содовой, тошнота постепенно улетучилась, зато фантазия проделывала фортели: то он видел, как Бандера медленно, чуть-чуть покачиваясь, шел к подъезду, выстрел — и голова взрывалась, словно бомба, и осколки летели вокруг, снова выстрел — и из тела Бандеры бил в небо кровавый фонтан…

Боевик расплатился с официантом и перешел в дом с фирмами. Обзор с третьего этажа оставлял желать лучшего, повсюду сновали люди, из двери вдруг вышел расплывчатый толстяк, улыбчиво осведомился:

— Вы кого-нибудь ищете?

— Где тут фирма «Диор»? (Между прочим, любимые духи Инге.)

— «Диор»? Работаю здесь двадцать лет и никогда не слышал… — он с подозрением оглядел незнакомца.

— Значит, мне дали не тот адрес, — вздохнул Богдан и нарочито медленно (не давать же деру из-за подозрительного идиота? Тогда он вообще спятит и позвонит в полицию!) пошел вниз по лестнице, уходил без всякого сожаления, ибо и обзор был плох, и людишки вокруг, судя по толстяку, достаточно гнусные.

Стройка его заинтересовала, рабочих уже не было, место же для стрельбы было просто идеальным: второй этаж, рядом с грудой кирпичей и не надо возиться с окном, стекло, естественно, никто не вставлял, настоящая бойница, специально созданная для стрельбы.

Он уже твердо решил под любым предлогом уклониться от проведения «экса» в подъезде, а провести его именно на этой социалистической стройке, прилег, мысленно взял в руки винтовку, прицелился — бах! — Бандера, маша руками, словно ангел крыльями, легко и изящно взвился в небо.