Михаил Любимов - Как убивали Бандеру

Он волновался и размахивал руками.

— Но все равно любая свобода лучше рабства. Хотя бы потому, что свободное общество можно критиковать и улучшать!

Удар в самое сердце. Он сам частенько об этом думал.

Поругались, затем помирились.

Москва — Берлин, там тренировки на стрельбище, проработка всех вариантов операции.

Наконец час настал.

— Если что случится, Богдан, ты должен вести себя как мужчина, — напутствовал Петровский, сдвинув брови и пронзительно глядя в глаза своему подопечному.

Захват боевика с поличным исключался: на этот случай имелся перстень с ядом, штука полезная, даже сам шеф фашистской разведки Вальтер Шелленберг вставлял себе зуб с цианистым калием перед рискованной операцией.

— Все будет в порядке, мы всегда с тобой, Богдан. В случае чего мы позаботимся и об Инге, — успокоил его куратор и крепко обнял на прощание. — Ни пуха ни пера!

— К черту! — по традиции отозвался Сташинский.

В Мюнхен прибыл в полдень, нашел машину, специально арендованную для него агентом, сразу же вынул из тайника винтовку, в 5.30 вечера запарковался недалеко от стройки, быстро прошел к недостроенной стене, раскрыл атташе-кейс и собрал винтовку. Баллончик со смертельным газом прихватил с собой — мало ли что?

Все дышало покоем, вокруг ничего не изменилось, лишь дом увеличился на два этажа и исчезли кирпичи у бойницы.

Сбросил куртку, положил ее на пол и залег с винтовкой, чуть выставив ствол из окна. Мешали мухи и особенно волосатый шмель, круживший над головой, словно над бочкой меда, шмель гудел и мешал сосредоточиться, шмель ныл и ныл, проклятое надоедливое насекомое!

Бандера все не появлялся, хотя часы уже показывали 6.10, неужели именно в этот день он надумал пойти в кино или поразвлечься в ресторане с друзьями? Шмель ревел, как корова, Богдан попытался прибить его газетой, но тот ловко взмыл вверх и снова пошел на снижение, дразня боевика.

В разгар битвы со шмелем и подъехала машина, Бандера вышел и медленно пошел к подъезду, взять его на мушку не составляло никакого труда, палец мягко нажимал на курок… и тут раздался громкий визгливый лай!

Винтовка дернулась и глухо выпалила метра на три выше головы Бандеры, а он сам преспокойно скрылся в подъезде.

Гнусная кривоногая такса, как она сюда попала?

— Молли! Где ты, миленькая? — послышался дребезжащий голос.

Сташинский метнулся в сторону, боясь попасться на глаза, Молли еще вяло полаяла и сбежала вниз к хозяйке.

Неожиданно послышались звуки сирены, но полиция проехала мимо. Он выскочил из укрытия, добрался до автомобиля, доехал до пруда и выбросил оружие, затем оставил машину, взял такси и поехал на аэродром. Трясло, словно он только что своими руками задушил человека, боялся потерять сознание, голова горела, мутило, но, к счастью, не рвало. Что-то случилось, что-то лопнуло внутри…

Самолет прибыл в Берлин поздно ночью, Инге спала, он начал тихо раздеваться, но зацепился за стул.

Проснулась и зажгла свет.

— Богдан, что с тобой? Что с тобой?! — от ее крика у него сжалось сердце.

— Что такое?

— Ты белый как полотно.

Он взглянул в зеркало и увидел бледное до белизны лицо, синеватые губы, глаза, торчавшие, как прозрачные фонари.

— Что случилось, Богдан?

— Я не могу рассказать.

Она заплакала, это доконало его, он тоже заплакал, неумело, словно тихо смеясь, заплакал и рассказал ей все: и о том, что он профессиональный убийца, и о том, как он убил Ребета и до сих пор видит его страшные глаза, и о рвоте, и о выстреле в Бандеру, и даже о таксе и ее хозяйке, из-за которых он промазал по цели.

— Богдан, это ужасно! Надо что-то делать. Ты что? Хочешь гореть вечным пламенем в аду? Ты сойдешь с ума, и я сойду с ума тоже.

— Но что я могу сделать? Уже поздно.

— Нужно уехать, разорвать с ними.

— Куда? Куда?

— Как — куда? На Запад.

— Ты понимаешь, что говоришь? Меня там тут же посадят за решетку. А если не посадят, то наши найдут через несколько дней и прикончат, как собаку.

На следующий день Богдан связался с Петровским, ожидая страшного нагоняя, однако куратор спокойно выслушал его рассказ, сумев не показать своего недовольства, наоборот, дружески похлопал по плечу, ободрил, успокоил.

— Я же тебе говорил, что надежнее работать в подъезде… Уже есть положительный опыт, зачем мудрить?

— Не лежит у меня душа…

— Превозмоги, наступи на горло собственной песне, как учил Маяковский. И вообще душа — это понятие абстрактное, тем более в нашей профессии. Времени у нас в обрез, политбюро уже давно приняло решение об «эксе», если затянем — с нас снимут штаны.

Снова вылетел в Мюнхен…

В тот же день начальник сыска Голованов положил перед Петровским стопку документов.

— У меня времени нет на твои бумажки.

— Это записи беседы Сташинского с женою. Только что обработали…

Прочитал и охнул: криминал, причем неоспоримый. Все рассказать и о себе, и о своих «эксах» — это же грубое разглашение государственной тайны! И достанется за это прежде всего куратору и наставнику, прошляпившему потенциального предателя. Почему прошляпившего? Он ведь сам сигнализировал Густову об этой проклятущей немке, разве он не выступал резко против брака? М-да, но никаких бумаг на этот счет не осталось, состоялся лишь обмен мнениями с генералом, который, естественно, сразу же отречется от своих слов и все взвалит на своего подчиненного.

Потянулся к телефону «ВЧ», набрал московский телефон генерала и детально рассказал о прегрешениях боевика, предложив срочно его отозвать.

Однако Петровский не знал закулисья в большой политике. Когда дело стоит на контроле в политбюро, то отзывать главного персонажа похоже на порку самой себя унтер-офицерской вдовой.

Довести «экс» до логического конца. Если выгорит, поощрить исполнителя, а затем под благовидным предлогом отправить подальше в провинцию, возможно, даже на Украину.

— А эту дамочку возьмите на особый контроль. Регулярно докладывайте. На вас возлагается персональная ответственность, — заключил Густов…

Прибыв в Мюнхен, Сташинский заметался.

Что делать? Прямо прийти к западным немцам и американцам, отдать оружие со смертоносным газом и все рассказать? Поверят ли ему? Или решат, что провокатор? Что потом? Потом придется работать на врагов, имитировать неудачное покушение на Бандеру, вернуться в Берлин к Инге. А дальше? Дальше — готовить побег на Запад всей семьей. Но как? Вот-вот в городе построят стену, сделают за одну ночь, он сам читал секретный документ о необходимости оградить страну социализма от разрушительного воздействия западногерманских спекулянтов, скупающих дешевые вещи в ГДР, а затем перепродающих их на своем капиталистическом рынке. Опасно, рискованно.