Михаил Любимов - Как убивали Бандеру

Главный герой получил на суде восемь лет тюрьмы, отсидел в прекрасных условиях лишь один год, затем получил амнистию и вместе с Инге словно исчез с лица земли. Говорили, что оба сделали пластическую операцию и мирно поселились в Калифорнии в купленном ЦРУ особняке прямо на берегу океана.

Председателю КГБ крепко врезали на политбюро за потерю бдительности и неспособность выращивать преданные и надежные кадры, возмущенный Хрущев прямо заявил, что от терактов нет никакого проку, ибо их исполнители — слабаки и дерьмо. И вообще «мокрые дела» за границей бросают тень на международное коммунистическое движение и компрометируют великую идею. Так что пусть органы стреляют у себя дома, где все шито-крыто, отныне на закордонный террор наложено табу.

Политбюро поддержало, тем более что сам великий Ленин на словах не признавал террор и беспощадно ругал за это заблудших народовольцев и эсеров.

И никто не понял, что любовь победила смерть.

Лучший способ проверить близкого друга — это посадить его жену и посмотреть, как он себя поведет. Каждый ведет себя по-своему. Когда в 1938 году посадили за антипартийные связи жену Калинина, эстонку Катю, всесоюзный староста сначала вспыхнул, а потом даже обрадовался — пошел по балеринкам Большого. Вернулась в 45-м, но не к нему, а к дочке. А вот попробуй Клима Ворошилова лишить его жены Голды (после крещения — тоже Катька), он и дня без нее не проживет, да и зачем лишать? Он предан делу, храбр и надежен, хотя и звезд с неба не хватает, и командир хреновый — не зря я его со всех фронтов поснимал. А вот с Вячеславом вышло сложнее. Почти всю жизнь душа в душу, думал его, Молотова, преемником сделать. Предан делу, но финтит иногда. Вдруг стал пропускать из Москвы без цензуры статьи иностранцев о нашем правительстве. Покаялся, конечно, а скоро Полина, жена его, тоже товарищ надежный, вдруг спуталась с евреями, докладывали, что чуть ли не Крым обещала им передать. Чего это ради? Пришлось посадить, и Вячеслав стерпел. Убрал я его из наркоминдела, но в политбюро оставил, Молотов — человек заслуженный. Я все ждал, что начнет меня умолять свою Перл (Полину) освободить, а он молчит. Затаился и молчит, руку жмет, с днем рождения поздравляет, улыбается, когда надо, но молчит. Однажды прорвалось, почти прошептал: «Коба, отпусти Полину…» Я не церемонился: «Ты ее не перевоспитал, так пусть Берия перевоспитает!» Полина еще перед войной с оппозицией путалась, ее предупреждали, а тут — подумать только! — на идиш говорила с Голдой Меир, посланником Израиля, да еще брякнула, что я плохо отношусь к евреям. Да я сам ее, жидовку, нарокомшей рыбного хозяйства сделал! Да и вокруг меня одни евреи, еврей евреем погоняет. Дело не в евреях, а в том, что настоящий революционер за родственников не цепляется, а строже к ним, чем к другим. Разве я защищал оппортуниста Сандро Сванидзе, брата первой жены Като? Разве я не позволил его расстрелять, как требовал суд? Разве ограждал Аллилуевых, родственников покойной жены Нади, от репрессий? Разве крестного и почти брата, близкого друга Авеля Енукидзе не приказал расстрелять, когда он отклонился от линии партии? Сына Якова, попавшего в плен, поменял на фашистского генерала, как предлагали? Сына Ваську разве не снимал с должностей за пьянство и глупость? Ох уж эти родственники. Даже сам Ильич однажды дал маху: обвинил меня в грубости к своей жене Крупской. Чуть с преданным учеником не поссорился из-за бабы. Но ладно. Я извинился, он болел тогда, утряслось.

И это написал юный Иосиф Джугашвили, великий поэт Чавчавадзе восторгался стихами.

Грузия — прекрасная страна, тут хорошо поют и еще лучше пьют, но все это убого для настоящего революционера, призванного изменить мир, это — живописное захолустье, где негде развернуться. Ненавидел умиленные толстые морды, сливавшиеся в хоровом пении, а потом выклевывавшие друг у друга печенки, за всей этой лирической блевотиной скрывались когти злата, да, люди гибнут за металл, вьются мотыльками над ним, опаляя крылышки, жалкое племя рабов. Виною всему капитал и частная собственность, уничтожив их навек, человечество обретет свободу и счастье! Но без всяких мечтаний наподобие Сен-Симона и Фурье, а путем революции, которая должна вздыбить весь мир, поставить его с головы на ноги! У Прудона красиво: собственность — это кража! Собственность вообще не ощущал никогда, к дворцам и роскоши совершенно равнодушен — где там свет интеллекта? — одни лишь тупость и бессмысленность. В РСДРП с пятнадцати лет, Робин Гуд в душе, марксизм лишь слегка понюхал (тогда), обожал подполье, конспирацию, тайные сходки, маевки, кружки. Дружил с террористом Камо, восторгался им. Тот вообще не понимал, где мое, где наше. Считалось, что он, Коба, в 1907 году организовал «экс» на Эриванской площади в Тифлисе, когда налетчики увели огромные банковские деньги. Не отрицал своего участия, но и не признавал. Завидовал отчаянной смелости Камо, только Камо мог не одергивать руку, когда ее прожигают огнем. Наверное, он не притворялся, он действительно был сумасшедшим. Но в одиночку террором капитал не одолеть — только могучая партия способна на это. Партия — это Ленин.

Ленина впервые встретил в Таммерфорсе в 1905 году и очаровался, а в следующем году на съезде в Стокгольме даже полемизировал с ним по аграрному вопросу. Поближе сошлись на съезде в Лондоне в 1907 году, Лондон Кобе по душе не пришелся, английского не знал, а все вокруг только на нем и лопотали, огромные дома, соборы и дворцы придавливали своим величием, едкие смоги раздражали, все эти галереи, памятники и прочие художества — не для человека дела. Жил в истэндском районе Степни («чудовищная ночлежка» — Джек Лондон), ютился по-бедняцки в одной комнатушке с двумя кавказцами, жрали тухлую рыбешку с картошкой, очень напоминали бродяг-кокни, собственно, они и были бродягами. Правда, удалось понравиться Ленину, даже попивал с ним эль в пабе «Корона и шерсть», Ленин тоже расположился к «чудесному грузину» (потом в письме к Крупской так и назвал), болтать в партии умели все, а тот экспроприатор, практик. Как назло, Троцкий провел на съезде резолюцию, запрещающую грабить банки, — это был удар по Кобе. Но никто не отменял ленинское указание экспроприировать у экспроприаторов, по-русски — грабить награбленное. Что главное в Ленине? Марксизм — это не догма, а руководство к действию. Это значит, что все должно подчиняться делу революции, похоже на Гете: «Теория, мой друг, суха, но вечно зелено дерево жизни». Это значит, что даже сам марксизм можно перевернуть, разве Маркс мыслил о революции в отсталой России? Ленин быстренько объяснил ее «слабым звеном» в системе империализма, ожидал — не дождался революции мировой, Сталину ничего не оставалось, как строить социализм в одной стране. Никто, кроме Ленина, не был способен доказать, что Октябрь — лишь воплощение в жизнь марксовой диктатуры пролетариата (это отрицали ренегаты вроде Каутского), да так убедительно, что все поверили, будто Карл Маркс чуть ли не лично рубил топором головы капиталистам.