Борис Соколов - Абхазская повесть. (Художник С. Бродский)

Однажды вечером, побродив по ущелью, Строгов пришел на пристань, присел на берегу. Недалеко от него старик в белых холщовых штанах и такой же рубахе шпаклевал лодку. Подойдя к нему, Николай Павлович попросил прикурить.

Старик молча высек кресалом огонь. Строгов закурил, предложил лодочнику папиросу, но тот отказался и закурил самокрутку из резанного листа. Продолжая работать, он односложно и неохотно отвечал на вопросы Николая Павловича. Из его слов выяснилось, что он из бывших монахов. Когда монастырь, как старик выразился, разогнали, он, привыкнув к местности, остался. Рыбачит, ходит на поденную.

- А хорошо здесь было раньше? - спросил Строгов. Старик исподлобья взглянул на него.

- Как кому.

- Ну вот, например, тебе?

Рыбак ничего не ответил и только сильнее стал стучать по заложенной в пазах пакле.

- Монастырь-то богатый был, всего хватало, да и паломники не забывали, - продолжал Николай Павлович.

Старик, насупившись, молчал.

- Как ловится? - спросил Строгов.

- Кормит, - односложно ответил рыбак.

- А что ловишь?

- Есть и белуга, и лосось, бывает и осетр.

- Наверное, подкармливаешь свежей рыбой своего настоятеля?

Слова Строгова, видимо, задели бывшего монаха. Повернувшись к Николаю Павловичу, он строго сказал:

- Эх, парень, побыл бы ты в моей шкуре - другое запел бы. Ты думаешь, счастье гнало таких, как я, в монастырь? Горе да нужда. Думал - хоть хлеба вдоволь поем.

Он замолчал. Строгов не торопил его.

- Раньше что рабочий, что мужик - одинаково плохо жили, - продолжал старик. - Вот ты, небось, отдыхать сюда приехал? А нам раньше поесть досыта - и то мечталося. Я, парень, действительную-то ломал еще при покойном Александре Третьем, пропади он пропадом.

- Давно ты здесь?

- С восьмого году. - Он сел на опрокинутую лодку и внимательно посмотрел на монастырь. - Везде здесь мой труд, - рыбак вытянул вперед свои черные скрюченные руки. - И в электростанции, и в садах. Клясть бы мне эту каторгу, ан нет, привык, хоть и чужая мне эта красота.

- Как зовут тебя?

- В миру Алексеем звали, а в монахах - Нифонтом, что значит тверезый. Ну, да это не иначе, как в насмешку.

- А отца как звали?

- Иваном.

- Значит, Алексей Иванович?

Николаю Павловичу все больше и больше нравился его собеседник.

- Так-то так, да больше дедом кличут. Да и забыл я, как жил в миру.

- Ну в этом ты не прав, Алексей Иванович. Разве можно забыть отца с матерью, детство, молодость? Неужели ты никогда не любил? Разве можно забыть это?

Николай Павлович подошел к старику и сел рядом.

- Вот ты говоришь, отца с матерью, - усмехнулся рыбак, - А как их помнить? Отца угнали на турка, оттуда он и не пришел. Слыхал про гору такую - Шипкой завется? Там и схоронили его. Не помню, - какой он и был-то, мать сказывала - хороший, жалел ее.

- А мать помнишь?

- Помню, как по миру ходили, да как под окнами стояли. - Он махнул рукой. - Разбередил ты меня, парень! Пойдем к отцу Мелитону, поднесет он нам по чарке, - сказал он, вставая.

Поднявшись по широкой, выложенной камнем лестнице, они пришли к длинному сводчатому зданию. Еще не доходя до него, Строгов почувствовал стойкий винный запах.

Старик постучал. Дверь отворилась, и Николай Павлович увидел седого, сгорбленного человека в лоснящемся подряснике. Слезящиеся глаза, видимо, плохо служили своему хозяину. И только внимательно всмотревшись, он узнал спутника Строгова и пропустил их в винницу.

Николай Павлович увидел широкую длинную катакомбу с огромными бочками по бокам. Перед каждой, на тумбе, под большим деревянным краном стояло глубокое блюдо и стакан. На одной из бочек лежала мензурка.

- Здравствуй, отец Мелитон! Вот привел к тебе хорошего человека. - Рыбак показал на стоявшего сзади Строгова. - Благослови, отче, чашей.

Мелитон взглянул на Николая Павловича и поклонился:

- Спаси тя Христос!

Он подвел их к одной из бочек, налил вина и ушел. Старик посмотрел на Строгова:

- Зовут-то тебя, парень, как и кто ты такой будешь?

Николай Павлович улыбнулся и поднял стакан, наполненный густым темно-рубиновым вином.

- Давай знакомиться, Алексей Иванович! Зовут меня Николай Павлович. Я инженер из Москвы, приехал в отпуск.

- Ишь ты, такой молодой - и инженер! Ин-же-нер, - протяжно повторил он и с уважением осмотрел Николая Павловича. - Ну, господь благослови!

Рыбак выпил и ладонью вытер губы. Вслед за ним выпил и Строгов. Густое, как мед, вино приятно обожгло рот.

Подошедший Мелитон поставил на табуретку тарелку с крупными блестящими маслинами и жареной скумбрией, потом вынул из кармана большое яблоко и, разломив пополам, с поклоном молча роздал гостям.

Алексей Иванович и Строгов выпили снова. Николай Павлович подал Мелитону наполненный стакан, но тот покачал головой.

- Не принимает он, - пояснил Алексей Иванович. - В монашеском чине живет.

- А что ж, и начальство не пьет?

- Ну, там закон другой, пьют, да мы не видим.

С каждым глотком Строгов все больше чувствовал, насколько крепко это приторно-сладкое вино, и похвалил его. Монах поклонился, и Николай Павлович - увидел, что ему приятна его похвала.

- Закусите ягодой и рыбкой, - сказал Мелитон. - Рыбка-то Нифонта. Он хоть вернулся в мир, а не забывает нас, чернецов.

- Хорошие люди везде есть, - отозвался Строгов.

- Ну, налей по последней, отец! - Алексей Иванович протянул пустой стакан, и монах налил ему. Николай Павлович отказался.

Пора было уходить. Уже в дверях Мелитон задержал Строгова и пригласил заходить, когда будет нужда. Строгов достал из кармана деньги и протянул их монаху, но тот отвел его руку.

- Пошто обижаешь стариков-то? Не надо этого. Мы к тебе по-хорошему, а ты деньги, - с укоризной проговорил он.

Спускаясь по лестнице, Строгов чувствовал, что у него кружиться голова. Он хотел пойти в гостиницу, но Алексей Иванович посоветовал посидеть на берегу.

- У воды быстрей обдует, - сказал он.

Они пришли к маленькой деревянной, выкрашенной в белый цвет, пристани и сели на приступке.

Необъятное спокойное море простиралось перед ними. В чистом ночном небе мерцали звезды. Луна заливала своим светом и дорогу, и белые здания, и темные горы.

Хотелось молчать и слушать и слабый накат редкой волны, и чуть слышный шелест деревьев, и далекий лай собак. Вот над головой метнулась тень пролетевшей летучей мыши, вот далеко-далеко на шоссе мигнули фары идущей машины. Из ущелья потянуло холодком, и ветер донес чуть слышный плач шакала.

- Не спит отец настоятель! - сказал старик.

- Где? - встрепенулся замечтавшийся Строгов. Рыбак показал на одинокий огонек, как светляк мерцавший в гуще кустарников высоко над ними.