Борис Соколов - Абхазская повесть. (Художник С. Бродский)

- Тебе давно надо было прийти к нам. И не только ради себя, но и ради них. Пусть они вырастут, не упрекнув ни в чем своего отца. Но сейчас ты поедешь вот с ним, - Чиверадзе мотнул головой в сторону Чиковани, - в Сухум, и побудешь несколько дней у нас.

- Вы не верите мне, батоно? Я забыл свое прошлое и хочу, чтобы его забыли другие.

- Ты хочешь многого! Право на это нужно заслужить. Мало быть нейтральным. Ты был нашим врагом, врагом своего народа, дрался против нас, а когда тебя и таких как ты, разбили и выгнали из страны, - вернулся. И считаешь, что только за свою нейтральность достоин уважения и доверия?

Незнакомец слушал, опустив голову. Что он мог возразить? Все это было правдой. Последний бой против красных, в котором он участвовал, был здесь же, рядом, в Афоне. Он бежал. А когда все успокоилось, вернулся домой. Он трудился на своем участке земли, старался принимать участие в общественной жизни своего селения, думал, что с прошлым покончено. Но где-то его считали своим, притаившимся, и при расчетах включали в число готовых к действию. Периодически его навещали люди, известные ему по прежним годам. Иногда от имени этих людей к нему приходили неизвестные и, поговорив, уезжали. Он прекрасно понимал, что его прощупывают. Выгнать их, запретить им посещать его дом - на это не хватало мужества.

Ранение Чочуа, приезд в селение Чиверадзе и разговор с ним послужили последним толчком. Он понял, что не может рассчитывать на доверие, не разоружившись окончательно. И он это сделал.

- Я считаю, что прощаться с женой и детьми тебе не стоит, - сказал Чиверадзе. - Я сам поговорю с ними. Обещаю тебе, что скоро будешь дома. Ну, поезжайте! - произнес он, обернувшись к Чиковани.

Когда они ушли, Иван Александрович встал и, открыв дверь сказал в темноту:

- Заходи, Николай Павлович!

Строгов вошел, недоумевая, почему Чиверадзе не позвал его раньше.

- Заждался? - спросил Иван Александрович. - Я не хотел, чтобы ты встретился с этим человеком. Ты видел его?

Николай Павлович кивнул головой.

- Вот это и есть бывший князь Дзиапш-ипа, бывший царский офицер, бывший меньшевик - все бывший. Будем надеяться, что с нашей помощью он снимет с себя эту приставку, и будет просто гражданин Дзиапш-ипа. Как дела у тебя?

Доложив о своих встречах и планах на ближайшие дни, Николай Павлович рассказал о встрече с Майсурадзе. Иван Александрович даже приподнялся со своего места.

- Это же замечательно, кацо! А Чиковани он видел? - Строгов пожал плечами. - Сейчас же поезжай в Сухум. В Афон пока не возвращайся. Если завтра случайно встретишься с Майсурадзе и поймешь, что он ночью узнал тебя, скажешь, что тебя вызвали в Сухум по телеграмме из Москвы насчет твоего проекта, что ли. Ты знаешь, мне кажется, что Майсурадзе и был вчера вечером от Табаксоюза у Дзиапш-ипа! Понял, дорогой? Вот сволочи, нагло начинают работать, - покачал головой Чиверадзе.

- Кто ранил Даура, Иван Александрович?

- Не знаю. Пока не знаю, но будь спокоен, скоро все узнаем. А твой рыбак - интересный старик. Значит, раньше, говоришь, был он Нифонт, а теперь Алексей Иванович. - Чиверадзе засмеялся. - Что ж, бытие определило сознание. Тебе дня через два придется вернуться к нему. Ну, поезжай! Завтра вечером встретимся!

- Заедем к пограничникам, проведаем раненого, - сказал Николай Павлович шоферу.

Покрутившись по горной дороге, машина вырвалась на широкую пойму Гумисты. Слева, на холме, показался домик погранзаставы.

Увидев Строгова, Чочуа, похудевший, с большими темными кругами под глазами, поднялся с топчана, на котором лежал. Забинтованную левую руку он держал подвешенной на повязке через плечо. Они расцеловались. Николай Павлович неловко обнял Даура, задел раненую руку. Чочуа вздрогнул. Строгов разжал объятия и увидел побледневшее лицо товарища, расширившиеся зрачки и сжатые губы.

- Прости меня, Даур, дорогой.

- Ничего, ничего, - успокоил его Чочуа. - Спасибо, что заехал.

По мужественным обычаям своего народа он не хотел показать свою боль даже перед близким человеком.

- Расскажи, как это случилось, - попросил Строгов.

- Ты помнишь, я говорил тебе о Дзиапш-ипа?

- Ну как же!

- С некоторых пор, еще до твоего приезда, - Федор знает - этот человек нас заинтересовал. Не потому, что прошлое у него неважное, нет! Нам стало известно, что у него бывают чужие люди. И всегда ночью. Мы начали присматриваться к нему. Но, кроме этих гостей, ничего худого не заметили.

Нынче зашел я к соседу Дзиапш-ипа. Он мне и рассказал: оказывается, вечером у Дзиапш-ипа кто-то был. Мой знакомый по-соседски зашел к нему, а у того дома черт знает что делается - жена плачет, дети жмутся к матери, тоже плачут. Сам хозяин чем-то взволнован, куда-то собирается ехать. А на дворе уже ночь наступает. Ну, у нас в горах закон - нельзя быть любопытным. Если надо - сам скажет. Дзиапш-ипа молчит, только руки дрожат. Так мой знакомый и ушел ни с чем.

Рассказал он мне все это, и решил я дать знать в Сухум. Телефон есть тут, на заставе. Пошел я к пограничникам. Подхожу к мосту, смотрю - идут навстречу два человека, как будто, в бурках. Увидели меня, побежали по мосту назад. Я встал за дерево, жду, наблюдаю. Они нырнули в кустарник. Я жду пять минут, десять. Кругом тихо. Ну, думаю, молодежь гуляет. Испугал я кого-то! Что же мне, всю ночь тут стоять? Решил идти. Вышел на дорогу, приближаюсь к мосту.

- Темно было? - не вытерпев, перебил Строгов.

- Знаешь, временами. Луна светила, только тучи мешали.

Заметив, что Чочуа порою морщится от боли, Николай Павлович предложил ему лечь. Но Даур встал и начал ходить по комнате. - Так легче, - объяснил он.

- Ну вот, - продолжал Чочуа, - подхожу, все тихо, луна как раз открылась, светло. Прошел половину моста, сам за кустарником наблюдаю. Вдруг оттуда выстрел, другой, Пуля в руку попала. Я бросился на доски, упал ничком, пусть думают, что убили. Лежу, жду, когда темно станет. А луна светит как назло.

- Врагу помогает! - засмеялся Строгов.

- Конечно, заодно с ним, - улыбнулся Чочуа. - До утра, что ли, валяться придется? Рукав намокает. Глаз не спускаю с тех кустов. Наконец, вижу, вылезают оба и осторожно так идут ко мне. В руках винтовки. Подпустил их шагов на двадцать. И разрядил по ним всю обойму. Один вскрикнул и упал. Второй подхватил его и потащил в кусты, к морю.

- К морю? Ведь там и перекроют пограничники, - удивился Строгов.

- Наверно, растерялись.

- Ну а дальше?

- Я встал, прислонился к перилам и жду. Должны же выстрелы встревожить заставу. Рука заныла, горит. Пока стрелял, забыл про нее. Минут через пять является наряд с собакой. Я рассказал им и скорее сюда, на заставу к телефону.

- Поедем со мной в город, - предложил Николай Павлович, вставая.

- Нет, что ты! Я останусь. Вдруг понадоблюсь Ивану Александровичу.