Борис Соколов - Абхазская повесть. (Художник С. Бродский)

- Кто-нибудь вас вызывал, допрашивал?

- Никто, - ответила Маро.

- А куда же портфель погибшего девался?

- Откуда же мне знать?

Больше ничего она, видимо, не знала. Дробышев поблагодарил за беседу.

- Пожалуйста, - сказала она, улыбаясь, - если надумаете, приходите сюда вечером, - продолжала Маро, впадая в привычный наигранно-веселый тон разбитной официантки.

Дробышев решил продолжать свои поиски. О его приезде и беседах уже стало известно сотрудникам местного оперпункта, и, когда он попросил их найти носильщика Нико, несколько человек бросились выполнять его просьбу. Не прошло и двадцати минут, в течение которых он успел просмотреть запись о происшествии в книге дежурного, как длинный и сухопарый носильщик уже сидел перед ним. В небольшой комнате оперпункта собрались сотрудники, свободные от дежурства, и с люботытством наблюдали за Дробышевым. Разговаривать в такой обстановке было трудно, но Федору не хотелось обижать их, и он, положив перед собой блокнот, начал опрос.

Нико объяснил, что он видел, как через тамбур товарного перелезли трое. Один из них был очень пьян, и двое других его поддерживали. Вагоны закрывали свет перронных фонарей, на пути было темновато, и он не смог рассмотреть людей, да это его и не интересовало. Чего-чего, а пьяных на станции хватало. На пути он находился, чтобы встречать пассажиров, - это его обязанность. Но как только мимо него прошел электровоз и поравнялся с этими тремя, он услышал крик, скрип и скрежет тормозов. Когда он подбежал к вагону, под колесами которого лежал человек, около уже никого не было.

- А те двое, которые поддерживали пьяного? - перебил носильщика Дробышев.

Нико пожал плечами.

- Их не было. Я на это сразу и не обратил внимания. Потом начали подбегать люди: машинист, пассажиры. Возможно, эти люди были в толпе, но меня окликнул пассажир, и я понес вещи.

- Нашли ли портфель? - поинтересовался Дробышев.

- Да, я видел черный портфель, он лежал на путях. Его подобрали и сдали в оперпункт.

«Пусть думают, что меня беспокоят документы», - подумал Федор и повернулся к дежурному.

- Где же портфель?

- Отправлен вместе с телом в Тифлис, - ответил тот.

Ближайший обратный поезд на Ново-Сенаки шел в одиннадцать вечера. В оставшиеся до отхода поезда два часа Дробышев решил побродить по городу. Он уже направился к выходу, но к нему подошел сотрудник оперпункта и сказал, что его вызывает Сухум. Взяв трубку, Федор услышал голос Чиверадзе.

- Что ты там шумишь? - спросил Иван Александрович. Он добавил иронически: - Даже Тифлис всполошил! - Чиверадзе помолчал. - Первым же поездом возвращайся домой, - строго закончил он.

Проходя мимо буфета, Дробышев вспомнил, что с утра ничего не ел, и зашел в зал. Почти все столы были заняты. Буфетчик, увидев его, улыбнулся как старому знакомому и помахал рукой. Пробираясь к свободному столику, Федор столкнулся с Маро. Она побледнела, и пройдя вплотную, шепнула, чтобы он прошел в угол к ее столику. Как только он сел, она подошла и, протянув карточку, вполголоса сказала:

- Мне надо вам что-то сказать. - Первый раз она не улыбнулась. - Быстро идите на улицу. Я выйду за вами.

Голос ее был тревожен. У Федора пропало желание есть, он встал и направился к выходу. Обернувшись в дверях, увидел, что Маро испуганно оглядела зал и смотрит на него. Спустившись по лестнице на площадь, Дробышев завернул за неосвещенный угол - оттуда ему был хорошо виден вокзал - и приготовился ждать. Не прошло и минуты, как он увидел вышедшую Маро. Она быстро спустилась по лестнице и, перебежав площадь, юркнула за угол, где ее ждал Дробышев, схватила ничего не понимающего Федора за руку и быстро зашептала, что через час после их беседы в зале появился один из тех, кто сидел с погибшим. Отозвав ее в сторону, он спросил, о чем она говорила с приезжим русским. Она сделала вид, что не узнала его, и ответила, что русский спрашивал, не вспомнит ли она людей, которые были на вокзале с убитым, а она будто бы сказала русскому, что за день у нее перед глазами проходит много народу и она не помнит, кто сидел за ее столиком. Неизвестный, видимо, успокоился, но все же предупредил, чтобы она держала язык за зубами, потому что русский уедет, а она останется!

Невры Маро сдали и она заплакала.

Дробышев смотрел и думал: «Никуда я не уеду отсюда, пока не разберусь до конца! Убили Самушия ведь, - решил он, - убили, чтобы не выдал других. Кто эти двое? Один здесь. А другой?»

Маро побежала к вокзалу. Федор, обойдя вокруг здание, через перрон отправился в оперативный пункт.

Дежурный соединил его с Сухумом, и через несколько минут сквозь треск, разряды и какие-то разговоры он услышал голос Ивана Александровича.

- Необходимо задержаться на один-два дня, - сказал Дробышев, - совершенно необходимо! Очень важные сообщения. Очень! - подчеркнул он. - Разрешите?

- Догадываюсь! Не случайная смерть? Разберемся! Но сам выезжай!

- Надо остаться! - повторил Федор.

- Выезжай немедленно! - вскипел Чиверадзе, - понимаешь, немедленно обратно. Понял?

- Понятно! - обиженно ответил Дробышев. - Через час выезжаю.

Прошли только сутки, как Федор уехал в эту срочную командировку, а Елену Николаевну уже томили страх и предчувствие каких-то опасностей.

День промелькнул в сутолоке хозяйственных дел и забот, но к вечеру, оставшись одна, она загрустила. С сумерками возвратились и волнения за мужа. Елена Николаевна знала, что некоторые жены телефонными звонками надоедали начальникам своих мужей - куда поехал? Надолго ли? И чуть не задавали вопрос «зачем?» Им говорили о примерных сроках командировок, но на остальное отвечали неопределенно и, как им казалось, загадочно. Наиболее дотошным и надоедливым сухо напоминали, что их мужья работают не в промкооперации и что женам чекистов любопытство противопоказано. По возвращении из командировок с мужьями таких ревниво-любопытных разговаривали. Разговоры были неофициальные, но неприятные и оканчивались, как правило, дома слезами «слабого пола». К счастью, таких жен было не так уж много. Большинство женщин, вышедших замуж за чекистов, мирились с неизбежной скукой довольно частых одиноких вечеров. Многие из них работали, у многих были дети. Это скрашивало семейную жизнь. Кое-кто иногда не выдерживал. Застигнутый врасплох слезами жены, муж гладил поникшую, дорогую ему голову и, взволнованный, успокаивал свою подругу словами, которым сам не очень верил, о том, что нужно подождать, сейчас не такое время, чтобы отдыхать. Елена тоже прошла через это. В сущности что, как не это толкнуло ее к Григорию Самойловичу?

По ее расчетам, Федор завтра должен был вернуться.

Она читала, когда в окно постучали. Отодвинув занавеску, Елена увидела за стеклом незнакомое лицо. Человек что-то говорил, но она видела только раскрывающийся рот. Она открыла окно. Человек сказал, что он из госпиталя, от доктора Шервашидзе. Она испугалась.