Борис Соколов - Абхазская повесть. (Художник С. Бродский)

- Что вами, Этери? Почему вы плачете? - говорит он, гладя ее голову, долго успокаивает и ласково, но настойчиво берет за руку и ведет к выходу.

- Что с вами, Этери, дорогая? - упорно допытывается он.

- Ничего, ничего, - отвечает она, продолжая всхлипывать. - Просто мне очень грустно. Ведь ваше горе давно стало моим. Вот вы уедете, и все кончится, все! - бормочет она, потом смотрит ему в глаза и медленно говорит: - Вы ничего, ничего не поняли, Федор… Федор Михайлович! Идите, идите, оставьте меня здесь!

В ее голосе Дробышев слышит такую решительность и враждебность, ее глаза так отчужденно смотрят на него, что он чувствует себя смущенным и в чем-то виноватым.

«Неужели это Этери, хохотушка Этери, еще так недавно сидевшая ночами у моей кровати, кормившая меня с ложечки», - думает он. Ему кажется, что она ждет от него каких-то решающих слов, ответа на незаданный вопрос. Но он ничего не может ей сказать. Поворачивается и быстро идет по аллее. Идет и знает, что потял еще одного близкого человека, которого, вероятно, уже не встретит.

У калитки он останавливается. По шоссе идет веселая стайка молодежи. Юноши и девушки смотрят на Дробышева, переводят взгляды на кладбище. Стираются улыбки и замирает смех. Они с сочувствием смотрят на человека с грустными, усталыми глазами и седыми висками. Он поднимает к фуражке левую руку, приветствует их. И улыбается.

Что ждет его впереди? Будет много горя и радостей, подъемов и ошибок, встреч и расставаний. Одни события обогатят, другие - разочаруют. Будут дни колебаний и сомнений. Будут войны, которые потребуют напряжения всех сил, физических и духовных. И будет каждодневный труд, оправдывающий человеческое существование на земле.

Но что бы ни случилось, он навсегда запомнит эти дни, эти годы возмужания и становления характера.

И где бы он ни был, на всем своем пути он будет чувствовать направляющую руку партии!

Сквозь листву проглядывало море. Синее и спокойное, оно уходило к чуть видимой линии горизонта, сливалось с темнеющим бездонным небом и пропадало. Вечерело. Даль становилась неясной, расплывчатой. В комнату вместе с сумерками вошла тишина.

- О чем задумался? - Чиверадзе подошел к стоящему у открытого окна Дробышеву.

- Обидно, Иван Александрович, - проговорил Федор, - сколько труда, сколько сил затрачено. Каких товарищей потеряли. Сандро. Забыть его не могу! А Кребс ушел. Выходит, все жертвы напрасны!

- Жаль товарищей, это верно, - грустно ответил Чиверадзе. - Только не прав ты, не напрасно все это. Нет, не напрасно! Сколько врагов выловили, забыл? А ликвидация Эмухвари? Окончилась охота за этими волками. Кончено дело «шакалов»! Ну, а Кребс, что ж. Кребс ушел, но мы еще встретимся с ним. Все равно встретимся. Ведь он «специалист», «знаток» России. Попыток своих не оставит, хозяева заставят его прийти. - Чиверадзе взглянул на море, на темнеющий купол неба: - Да, чуть не забыл! Москва сообщила: в Стамбул прибыла подводная лодка. Догадываешься, кто был на борту?

Федор утвердительно кивнул.

- Его сняли на носилках и перевезли прямо на квартиру британского морского атташе. Вызвали посольского врача, а потом и хирурга.

- Неужели ранен?

- Да, в ногу, выше колена. И, видимо, серьезно. Насчет ампутации не знаю, но хромать во всяком случае будет долго. Когда ты едешь?

- Завтра утром.

- Зайди в обком. Звонил Нестор Апполонович, попрощаться с тобой хочет.

Чиверадзе сел на диван и подозвал к себе Дробышева.

- Посиди. По старому обычаю это полагается. Приехал ты сюда молодым, - он усмехнулся, - а уезжаешь убеленный сединой. У нас в Грузии считают, что седина - признак ума. Ну, это дело спорное, а вот насчет опыта, знания жизни - согласен. И срок-то небольшой - два года, а смотри, сколько пережито, сколько сделано, как объединила и породнила всех нас работа. И кровь товарищей, братьев. Уедешь - не забывай друзей, край, где ты так много перенес, возмужал, где выполнял задание Родины. И еще один совет - подбодрись, не раскисай. И выбрось мысль, что ты больше никому не нужен. Нужен, понимаешь, очень нужен. Делу нашему, стране, товарищам. Все еще у тебя будет - и радости, и огорчения… и любовь. Все впереди! Голову выше, генацвале! - Чиверадзе встал.

- Спасибо, Иван Александрович! - дрогнувшим голосом ответил Дробышев, поднимаясь с дивана. - За все спасибо. Ничего не забуду.

- Дай я тебя обниму.

Они долго не разжимали рук. Наконец Чиверадзе мягко оттолкнул Федора.

- А теперь иди, иди, друг! До свидания, будь счаслив! - он резко отвернулся.

Дробышев вышел.

Всю дорогу полковник Дробышев играл в шахматы с соседом по купе, высоким, красивым грузином, студентом Института народного хозяйства. Кончились экзамены, и его молодой попутчик ехал на каникулы к родным в Сухуми. У него недавно умер отец, и он еще носил на рукаве традиционную траурную повязку.

- Как фамилия вашего отца, Зураб? - поинтересовался Дробышев.

- Брегвадзе, - ответил студент. Вы кого-нибудь знаете в Сухуми, бывали там? - в свою очередь спросил он своего пожилого партнера.

Дробышев усмехнулся.

- Сколько вам лет, Зураб?

- Двадцать первый.

- Когда-то знал многих. Но это было давно, и вас, мой милый бакалавр, тогда еще не было на свете. И вашего отца, Ванечку Брегвадзе, одного из первых председателей колхоза Гальского района, знал! Я не ошибся? - улыбаясь, посмотрел он на удивленного собеседника.

- Правильно! Мы из Гали. Но последние годы, после возвращения из армии, отец работал в обкоме партии. Значит, вы бывали в Абхазии?

- Бывал, бывал, - добродушно подтвердил Дробышев.

- Вы теперь его не узнаете, наш Сухуми, - с гордостью сказал Зураб.

- Узнаю! - твердо ответил Федор Михайлович. - Друзей, как бы они не изменились, всегда узнают. Ну, а теперь спать, спать пора! - видимо, не желая продолжать разговор, закончил он. - Если не проспите, разбудите, когда подъедем к Туапсе. Хорошо?

За окном быстро темнело. Поезд часто нырял в тоннели, и тогда казалось, что уже наступила ночь. Вагон мягко покачивало. Федор Михайлович лежал с закрытыми глазами, но сон упорно не шел к нему. И опять воспоминания завладели им.

- Как быстро прошла жизнь, - думал он. Вот миновала война, которую он провел на фронте. Куда она его ни бросала! Венгрия, Чехословакия, потом Германия. Потом пришлось выехать на Дальний Восток.

И опять началась кочевая беспокойная жизнь на границе. За это время Дробышев исколесил побережье Приморья, Сахалина, Курил и Камчатки. Граница была морская, растянутая на сотни, тысячи километров, и каждый участок требовал непрестанного внимания. На смену обессилившей «Интеллидженс сервис» пришел новый противник. Наглый, самоуверенный, с еще не прошедшим хмелем победы, один во многих лицах, но с разными именами, будь то «Си-Ай Джи», «Си-Ай-Си» или «Эм-Ай-Джи», но с одной задачей, одной целью.