Пит Эрли - Признания шпиона

— О, я только что ею прочитал! — оживился Раскэк. Книгу рекомендовал ему один из приятелей, и она ему понравилась. Мы немного поговорили о главных персонажах, о трудностях работы в тюрьме.

— Когда вы вошли, я был готов сказать: «Не видать вам Эймса!» — признался Раскэк. — Теперь готов, пожалуй, дать добро, если только сам Эймс подтвердит, что желает вас видеть, а его адвокат не будет возражать.

Мы пожали друг другу руки, и я пошёл к выходу, но остановился: «Если это возможно, я бы предпочёл говорить с Эймсом не в комнате для свиданий, а в адвокатской приёмной, где защитники принимают своих подопечных». Мне было известно, что обычно заключённым приходится разговаривать с посетителями по телефону, в специальном помещении, через перегородку из толстого стекла, и чувствовал, что Эймс по телефону говорить не захочет из-за опасения, что его запишут.

— К сожалению, та комната переназначена только для адвокатов, — отказал Раскат.

Я пожелал начать работу в тот же вечер. Раскэк обещал предупредить дежурного. Не хотелось встречаться с Эймсом в дневные часы: ФБР и ЦРУ продолжали его допрашивать (виновным, как я упоминал, он уже себя признал) и можно было нарваться на кого-нибудь, кто мог бы донести Халкоуэру. Около восьми вечера я вошел в пустой вестибюль тюрьмы. Сдерживая волнение, подошел к проходной — кабине из пуленепробиваемого стекла, напоминавшей окошко банка, работающего с клиентами в автомобилях. Что, если Раскэк звонил Халкоуэру или получил копию прокурорского распоряжения с новыми правилами насчет контактов Эймса с прессой?

— Чем могу быть полезен? — спросил охранник по внутреннему телефону.

— Я пришел для встречи с Олдричем Эймсом. Разрешение заместителя шерифа Раскэка имеется.

Охранник порылся в куче бумаг на столе. «Сожалею, но у меня на ваш счет нет никаких указаний», — был его ответ.

Меня бросило в жар.

— Придется позвать дежурного начальника, — добавил он.

Время остановилось. Я смотрел на часы в вестибюле, следя за тем, как маленькая красная стрелка ползет по циферблату. Через несколько минут послышался громкий щелчок, тяжелая задвижка шумно повернулась в замке, стальная дверь слева от меня открылась из нее вышла миниатюрная женщина в белоснежной накрахмаленной блузке и голубых брюках с отутюженной складкой. Это и был дежурный начальник, на попечении которого находилась в тот вечер тюрьма.

— Мне нужно взять интервью у Олдрича Эймса, — обратился я к ней, — разрешение Раскэка получено сегодня днем.

— Знаю об этом, — ответила она, — но есть одна загвоздка.

Проклятие! Должно быть, стало известно о циркуляре Халкоуэра.

— Ничего об этом нигде не написано, — продолжала начальница, — но с г-ном Раскэком я сегодня говорила, он предупредил о разрешении. Будем считать, что все в порядке.

Она перемолвилась с охранником на проходной, затем повернулась ко мне:

— Где бы вы хотели говорить с ним?

— Некоторое время назад вместе с Качерисом я здесь уже встречался с Эймсом. Это было в адвокатской комнате наверху — место как нельзя более подходящее.

Она приказала охраннику:

— Распорядитесь, чтобы г-на Эймса препроводили в адвокатскую. Сейчас там никого нет, так что все в порядке.

Через несколько минут я уже стоял в адвокатской комнате, поджидая Эймса. Никто из нас ни словом не обмолвился, когда конвоир его ввел, но как только офицер вышел, мы обменялись рукопожатием и оба улыбнулись.

— Как, вас впустили без цензора? — удивился Эймс. — Не думал, что такое возможно! Поразительно, просто не верится!

В этот самый момент конвоир вернулся: «Извините, г-н Эрли, небольшая формальность».

Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Стало известно распоряжение Халкоуэра, гадал я. Или Раскэк передумал. Лицо Эймса оставалось невозмутимым.

Страж протянул мне бланк и ручку: «Правила требуют, чтобы это было вами подписано до встречи». Я поставил подпись, охранник ушел.

Эймс разразился смехом. «Любопытно, — сказал он, — если бы это были не вы, а парни, говорящие с русским акцентом, их тоже пустили бы сюда, чтобы встретиться со мной?»

В последующие несколько недель мы виделись почти каждый вечер. Никто ни разу не поинтересовался моими приходами и уходами. Нас оставляли в адвокатской комнате наедине. Как-то вечером Эймса показался мне рассеянным. На вопрос, в чем дело, он прижал палец к губам, показывая, что говорить не следует. Нагнувшись, осмотрел снизу наш стол, разыскивая спрятанные микрофоны, затем проверил оба наших стула, осмотрел стены. Явных микрофонов не было. «Простите, но просто не верится, что ЦРУ вечер за вечером позволяет вам запросто приходить сюда, — сказал он. — Это безумие. Ни в какие ворота не лезет. Я бы мог рассказать вам все! — Он посмотрел на меня. — вчера вечером я было подумал: а что, если вы один из них, пытаетесь выяснить, ну, вы понимаете, не говорю ли я вам нечто такое, что ЦРУ — ФБР не слышат на допросах?»

«Ничего подобного, — возмутился я. — Ни один порядочный журналист не станет работать на правительственную организацию, особенно на ЦРУ». Эймс рассмеялся: «вы действительно так думаете?» в его вопросе звучал намёк на мою наивность.

В ходе наших ежевечерних встреч Эймс ответил на каждый из вопросов, заданных мной. Запретных тем не было, включая закрытую информацию. Более 50 часов разговоров с ним записаны на плёнке. В один из вечеров, когда я приехал к нему в тюрьму, Эймс объявил: «Они знают о наших встречах. Эфбеэровец мне сказал, что один из их агентов наткнулся на ваше имя в списке посетителей. Надеюсь, что пленки у вас надежно хранятся?»

Они были спрятаны надежно.

— Только не говорите мне, где именно, — сказал он. — Не хочу, чтобы они меня об этом спрашивали.

— Почему? Не можете хранить секретов?

Моя шутка его вроде бы успокоила его. «Если бы за это дело отвечал я, — сказал он, — вы сегодня же были бы арестованы на пороге этой тюрьмы, а плёнки ваши были конфискованы».

Я не был уверен, что он шутит. «Не думаю, что ФБР станет связываться с писателем, — ответил я. — Помните, что говорится в первой поправке к конституции?» — «Поверьте мне, — отвечал он, — если бы только ФБР ведало, что содержится на ваших пленках, оно постаралось бы их уничтожить».

Мне стало не по себе. В ответ на мою просьбу о сотрудничестве Эймс поставил условие. Я пообещал ему сразу же по завершении интервью отправиться в Россию. «Если вы побываете в Москве, ФБР и ЦРУ не смогут с уверенностью определить, я говорил вам нечто такое, что не подлежало огласке, или вы узнали об этом от русских, — пояснил он. — Тогда никто не сможет ничего приписать мне».

Лифт в тот вечер, казалось, еле полз с этажа, где находилась адвокатская, до вестибюля. Не поджидают ли меня там агенты ФБР с наручниками наготове? Я осторожно выглянул: кроме охраны на проходной — никого. То и дело оборачиваясь, поспешил к машине. Никто меня не преследовал, не было ФБР и дома.