Андрей Остальский - Синдром Л

Я вздрогнул. Но решил не сдаваться пока:

— А тебя? Тебя тоже не Саша…

— А как? Как меня, по-твоему, зовут?

Это была опасная игра. Мы подошли вплотную к точке, после которой нет возврата…

Нам нужна передышка, решил я. Сказал:

— Слушай, но с кровью это был все-таки перебор. Чересчур как-то. Прямо мелодрама какая-то.

— Да какая там мелодрама! В кухне нечем писать было, а мне надо было очень срочно… спросить тебя…

От этих слов мне стало жарко..

И я — позор вообще-то для старого чекиста — смутился. И она смутилась тоже. Словно мы вернулись куда-то в отрочество, стали опять подростками.

— Значит, Нина тебе понравилась? — сказала она, наверно, чтобы тему переменить.

Но мне уже не хотелось ее менять. Я сказал:

— Очень. Сначала она мне понравилась как женщина. Потом — как симпатичный человек. Но — вынужден признаться, более всего она мне угодила все-таки как проводник.

Саша засмеялась. О, как же она смеялась. Весь мир будто новым светом озарялся. Становился на секунду безоблачно счастливым. Но, как только смех прекращался, все мрачнело кругом. Тучи заволакивали небосклон. Она сказала уже серьезно:

— Проводник, который не ведал, что творит. Не подозревал, куда приведет дорога, в какую чащобу. А то повернул бы в противоположную сторону…

— Да уж, бедный, бедный проводник. Представляешь, что она сейчас чувствует?

Она нахмурилась, и мир нахмурился. Представлять себя Ниной было очень неприятно.

Помолчали. Потом она сказала:

— Когда мы с Нинкой в детстве бегали в киношку, у нее всегда имелись деньги на мороженое. Я ей так завидовала! Отчим с матерью таким образом от нее откупались, чтобы не сидела у них на голове в их комнатке. Комнатка маленькая была, в большой коммуналке. Мне казалось, что так жить гораздо веселее. А еще ее мать приносила домой всякую вкуснятину из столовой, где работала. Мне сладкого не давали, а у Нинки — всегда полно. И она, так уж и быть, делилась иногда от щедрот. И уроки ее делать не заставляли. В общем, не жизнь, а малина. А то, что ее ремнем пороли, — так этого я долго не знала. Ну а потом как-то незаметно роли поменялись… Выяснилось, что объектом зависти суждено быть мне… И меня это всегда раздражало. Вызывало желание поддразнить… Почему мы так устроены странно, не знаешь?

— Знаю, но не скажу, — сказал я.

Она снова засмеялась.

— Это еще почему?

— Потому что мысль изреченная есть ложь.

— О, ну после этого остается только молчать…

И мы действительно долго после этого молчали. Сидели и даже не смотрели друг на друга. Наконец она сказала:

— Но насчет имени все-таки. Изреки, а? Правду, желательно. Как тебя зовут?

Надо было решаться.

— Может быть… Николай? — осторожно предположил я. А сам впился глазами в ее лицо прекрасное. Как она отреагирует?

— Николай?

Она как будто удивилась. Задумалась, будто пыталась что-то вспомнить. Но не вспомнила. Опять смотрела на меня в упор, вроде бы сравнивала с чем-то. Или с кем-то.

А я решил: была не была! Закрыть глаза и прыгнуть в ледяную воду.

— А ты? Может быть, тебя иногда зовут… (жизнь решается! Вдохнуть и выдохнуть!) Шурочка?

Ее точно кнутом ударили. Отшатнулась. Покраснела. Отвела глаза.

Сидим молчим. Что-то будет…

Она вдруг подвинула свой стул вплотную к моему. Взяла кисть моей левой руки. Стала рассматривать шрамы на ней, потом нежно гладить пальцами. Наконец, поцеловала. Сказала:

— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?

Ну что с ней сделаешь? Я молча склонил голову: делай со мной все, что захочешь. Она пощупала ухо, потянулось к нему губами, прошептала:

— Ну что ты такое говоришь? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!

— Как тебя зовут все-таки? — спросила я.

— Может быть… Николай? — неуверенно предположил он.

Я хотела сказать: да не знаю я никаких Николаев! Но одумалась. Что-то кольнуло меня: где-то, когда-то, в каких-то снах… В общем, кажется, когда-то это имя для меня что-то значило… Не знаю, что именно. А может, это все иллюзии. Ложная память. Самовнушение.

— Николай? — переспросила я.

Он кивнул головой.

«Неужели у меня просто ум за разум заходит?» — с ужасом думала я.

Я снова посмотрела на него внимательно. Похож. И в то же время не похож. Может, он изменил внешность? Сделал себе пластическую операцию?

Но ведь и я сильно изменилась! Волосы другого цвета стали. Он ту любил, пышечку-милашечку, подростка с прыщиками, непонятно даже, как он теперь узнать меня смог.

Или я просто, дура, навоображала себе невесть что? Только Нинку зря обидела? Может, позвонить ей, пока не поздно, сказать: «Слушай, ошибочка вышла. Обознатушки-перепрятушки. Я твоего Санька перепутала с одним человеком. С совсем другим человеком. Так что можешь забирать свое добро обратно!»

И я уже совсем было уговорила себя, что именно так обстоит дело. И даже уже принялась про себя удивляться: как можно было вот это ничтожество принять за…

Я уже почти открыла рот, чтобы что-то сказать уничижительное, сразу одним ударом разрубить узел и идти готовить ужин отцу… Забыв об этом наваждении, о нелепой своей фантазии… Как тут он возьми и брякни:

— А ты? Ты-то сама кто? Может быть, тебя иногда Шурочкой кличут?

Вот так! А я уже чуть все не испортила! Слава богу, что не успела рот открыть. Еще бы секунда, и все!

Конечно, это еще не доказательство. Он мог просто случайно попасть в яблочко. Мало ли идиотов, считающих, что уменьшительное от Александры — это Шура. А ласкательное — соответственно, Шурочка. Или хуже того, может, кто-то злонамеренно пользуется информацией, знанием о чужих делах. О чужих именах. Знанием, недобросовестным образом полученным. А что? Это даже более вероятно!

Но все же — теперь надо как-то проверить… Но как?

Я подумала — и придумала.

Я почти сразу заметила, что у него на левой руке какой-то шрам есть. Но мало ли шрамов. И все же именно это меня подтолкнуло к некоторым выводам. Возможно, преждевременным. Теперь надо было обследовать его спокойно и основательно.

Но какая там основательность!

Как только я взяла в руки его левую кисть, у меня в груди будто разорвалось что-то. Я совершенно точно узнала эти родные шрамы. Никаких сомнений быть не могло. Оказывается, это ни с чем не спутать. Сразу все ясно. Это как отпечатки пальцев для дактилоскопической программы. Р-раз — и сразу знаешь без всяких сомнений, твое это или нет. Внутри разливался жар. Мне невыносимо захотелось погладить эту руку, эти шрамы. И длинные пальцы я тоже узнала! Нежность переполняла меня.

— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?

Он склонил передо мной голову — как покорный, ласковый теленок.

И я с полной уже уверенностью сказала:

— Ну что ты такое говоришь? Зачем? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!